Парадокс Тесея

Он опаздывал на целых десять минут. Несмотря на знойный июньский день, от зеленоватой невской воды веяло зыбкой стужей. Мокрые гранитные ступени, поросшие чем-то мутным и мягким, не внушали доверия. Казалось, зазеваешься – уведут в равнодушную глубину, прямиком на осклизлое дно. Лиля вмиг озябла и поспешила обратно к месту встречи, нагретому солнцем постаменту пожарно-алой Ростральной колонны.

Ожидание раздражало. Лиля покачивала носком босоножки многопудовую чугунную цепь. Теребила билеты – откуда, скажите, это необъяснимое желание оторвать перфорированный контрольный корешок? Неподалеку у каменного вала набережной суетился загорелый мужичонка. Сверкая вставным зубом, предлагал прохожим свое жилистое предплечье с цепкой парой изнуренных, напоминавших потрепанные чепцы голубей.

Неужели так сложно выйти вовремя? Каждый раз одно и то же. Хуже всего было, когда этот великовозрастный, ветром подбитый балбес опоздал в Дом кино и пришлось пробираться к своим креслам в мерцающей темноте – с шепотом извинений, по чужим ногам, обмирая от стыда.

Вспомнив тот вечер, Лиля невольно повеселела. Сеанс был поздним. Невнятный польский фильм они зачем-то досмотрели до последней строчки титров. В пустом фойе третьего этажа – распахнутое настежь окно, видно, проветривали. Нельсон легко вскакивает на подоконник, призывно машет, она в панике озирается, просит слезть… Разумеется, напрасно. Вместо этого он делает шаг в прямоугольную пропасть белой ночи и уже стоит на площадке строительных лесов. Улыбается, зараза такая. Они глядят друг на друга: Нельсон – лукаво, она – неуступчиво, упрямо, хотя сама знает прекрасно, что выйдет к нему как миленькая. Он-то сколько угодно может там торчать, ему начхать, если их поймают. Это Лиля будет краснеть за двоих перед ветхой бабушкой-смотрительницей, пошаркивающей в отдалении. И действительно полезла за ним по косым лесенкам до самого верха, к крылатым львам с умильными глуповатыми мордами. А там – серебристые скаты крыш, пломбир неба (хоть ложкой ешь), и вдруг на горизонте искрами сыплется салют. И Нельсон с такой гордой физиономией, будто он сам все это срежиссировал. Аферист. Умеет очаровывать впечатлительных девушек.

Вон он идет по Дворцовому мосту – лениво, по-прогулочному. Мог ведь для приличия сделать вид, что торопится, ан нет. Лиля и хотела бы на него рассердиться (опять заставил ждать!), но уже не получится – так обрадовалась, готова кинуться на шею. Только головой покачала, когда наконец подошел. Нельсон смущенно развел руками, а потом взял да и обнял крепко. Тут уж она не вытерпела, поцеловала.

– Ну что, к чучелам? – махнула билетами.

– Да, но сначала кофе, – Нельсон сонно зажмурился. – Помню, там забегаловка была при входе.

Лиля не очень понимала, с чего это ей на днях внезапно приспичило в Зоологический. Но Нельсон ничуть не удивился – сказал, музей детства, конечно, почему бы и нет. Будто, чтобы поглазеть на жутковатые экспонаты, не нужно никаких особых причин.

А ведь и правда, Лиля тоже последний раз была здесь еще школьницей, с родителями. Семья жила во Всеволожске: мама-домохозяйка, папа-инженер, сперва в «Русском дизеле», потом на автомобильном заводе, который открыли в двухтысячных в тех же цехах. В Петербург выезжали на выходных – погулять, посетить какой-нибудь музей или дворец. Для Лили, впрочем, сам город стал одним большим дворцом. Пыльные проспекты и набережные изумляли ее не меньше, чем анфилады и галереи Эрмитажа, а щербатые завитки и маскароны на облупившихся фасадах смотрелись так же изысканно, как золоченая лепнина в домашнем театре князя Юсупова.

В Зоологическом Лиля не была лет пятнадцать. Судя по всему, с тех пор место мало изменилось. Замерло во времени, точно музей чучел сам постепенно превращался в чучело музея.

Напротив гардероба, как прежде, помаргивало оранжевой диодной лентой слово «кафе». Из-за деревянной стойки на них воззрилась крутобокая буфетчица в накрахмаленном переднике и строго спросила: «С сахаром?», когда Нельсон заказал эспрессо и капучино. А Лиля уже приготовилась получить не машинный кофе, а серовато-приторную бурду с пенкой, разлитую половником по глянцевитым кружкам, единственный уместный тут напиток. Данный конкретный экспонат в музейном кафетерии отсутствовал, зато сохранились остальные: заветренные бутерброды с сыром, половинки яиц под майонезом в мельхиоровых креманках, граненые стаканы с компотом, в лучшем из которых светился бледной луной абрикос. И ценники, ценники! Рукописные, с угловатыми цифрами, какими заполняют поле индекса на конверте.

– Я готов, – Нельсон залпом допил кофе и смял брызнувший стаканчик.