Парадокс Тесея

Направились к Невскому. Рисовали какой-то нечеткий дальнейший план – то ли погулять, то ли выпить еще кофе – но он на глазах расплывался пятном акварели, в которую с избытком капнуло водой с кисти. Нельсон был по-прежнему ласков, мягко пошучивал, однако во взгляде появилась блуждающая сосредоточенность человека, решающего в уме задачу, а пальцы чуть сминали Лилину ладонь, точно стремились придать ей форму. Ясно, что керамисту не терпится сесть за глину, похимичить с глазурями. Сославшись на вымышленные студенческие долги (Нельсон, естественно, не помнил, что выпускная сессия была благополучно закрыта неделей раньше), Лиля попросила проводить ее до метро.

Где-то у Дома книги поверх серого уличного гама внезапно выстрелили золотые пассажи трубы. Вдоль кованой ограды канала по узкому тротуару распределилась толпа. Над ней на каменной тумбе парапета, словно на пьедестале, стоял немолодой трубач и, симпатично пуча щеки, исполнял известную советскую мелодию. В Лилиной голове промелькнули песенные обрывки: картинка в букваре, скамья у ворот – родители любили старые фильмы.

– Дядя Миша! – радостно произнес Нельсон.

Лиля опешила.

– Это твой дядя?

– Что ты, – расхохотался он. – Его просто все так зовут. Он своеобразный питерский дух, один из них. Хорошая примета – его встретить.

Они остановились у дверей метро, гонявших туда-сюда потоки сладковатой подземной сырости. Нельсон прижал к себе Лилю, и ей сразу захотелось послать к чертям свои наспех сочиненные дела. Сдержалась – вот и умница, может хвалить себя хоть всю дорогу до Купчина.

В вагоне было малолюдно. Лиля присела на краешек синего пластикового сидения. Собиралась достать телефон – открыть книжку или включить музыку – но на нее навалилось тягостное оцепенение, и она застыла, запустив руку по локоть в сумку, в напряженной позе, с неудобно выпрямленной спиной.

Всякий раз, возвращаясь из центра в Купчино, Лиля испытывала глухое уныние. Все в этом гнетущем перегоне до конечной говорило, что она прибывает в совсем другой город. Будто она вновь после праздничных, нарядных выходных приезжает с родителями во Всеволожск. Когда вырасту, обязательно найду способ остаться, обещала тогда себе Лиля. Что же – сбылось, с жестокой, почти мифологической иронией: она жила в любимом Петербурге, но тем не менее каждый день была вынуждена его покидать.

Дорога от метро вела через пустырь вдоль трамвайных путей. По некошеной сорной траве от ветра расходилась шелестящая рябь. Впереди, словно чудовищных размеров многопалубный корабль, выступал панельный брежневский дом. Крошечную квартирку на первом этаже Лиле сняли родители с уговором, что через полгода после окончания учебы она начнет обеспечивать себя сама. Лиля сумела оттянуть этот срок, поступив в магистратуру в художественную академию после бакалавриата в архитектурно-строительном университете. Но сейчас, защитив второй по счету диплом, она совершенно не представляла, что дальше: как искать работу, на что существовать. Реставрация толком денег не приносит…

Больше всего мучил страх, что Лиля так и останется в этой бедной, негарантированной жизни на окраине. Или, не выдержав, вернется во Всеволожск – кому она там сдалась со своей прекрасной специальностью? Неизвестно еще, что хуже. Как Нельсону удается жить, ничем не обременяясь, в полной свободе от мыслей о завтрашнем дне? Вечный подросток, дотянул же как-то до сорока – и ничего, думала она со смесью нежности, досады и, неожиданно, зависти, открывая дверь квартиры.

Лиля повесила сумку в коридоре и прошла в чистенькую кухню. Высыпала на сковороду блескучие ото льда овощи с примороженным рисом, поелозила лопаткой, залила яйцом. Поела, обстоятельно намыла плиту. В ванной, ломано извернувшись, достала до молнии и медленно сняла платье. Складывала его на стиральной машине, снова брала и снова складывала, разглаживала морщинки на струящейся штапельной ткани, стараясь не смотреться в зеркало.

Ладно, какой смысл оттягивать.

Худенькое тело в отражении было недурным, даже красивым: гибкая талия, аккуратная грудь, томная родинка в ямочке ключицы. Все чудесно, если бы на коже тут и там – повсюду – не багровели злые зудливые изъеды, будто тело хранило следы ядовитой росы. Лиля коснулась красного шероховатого пятна и с угрюмым удовлетворением сняла с него ломкий белый лепесток, вызвав кровинку. Расковыривать псориазные бляшки нельзя, но кого это останавливало? С этой хворью вообще много чего нельзя – есть вредное, употреблять алкоголь и в особенности нервничать (спокойствие, только спокойствие, взволнованно повторяла мама). Лиля криво усмехнулась. На коже, как в дневнике гимназистки, были дотошно зафиксированы все сколько-нибудь сильные потрясения: началось с локтей в гремучем пубертате, на животе расцвело после переезда, шелушащаяся россыпь под ребрами на левом боку – первая сессия.