Парадокс Тесея

В пункте назначения Нельсон по указанию хозяйки поставил фарфоровую ношу на обувницу. Снял куртку, в ожидании тапочек потянулся, свел лопатки, разгибая сгорбленную от тимуровского подвига спину. Резануло коммунальным душком: пригарью, луком, брагой, порошковым чистящим средством и сальной грязью, неподвластной никакому химикату. Длиннющий коридор, опутанный тромбозными проводами, череда филенчатых дверей, шкафы, крепко стиснувшие створы (своего добра не отдам), на каждом – навесной замочек. В туалет жильцы небось ходят каждый со своим стульчаком.

Из-за двери, залепленной наклейками, словно бывалый чемодан, выглянула злокозненная мальчишеская мордашка. Шасть – и миляга уже на корточках в углу коридора, с усердием выводит под полочкой с телефоном наскально-красных жирафов на блеклых салатовых обоях.

– У младшего Лобанова африканский период, – экспертно прокомментировала Лидия Владимировна.

Через минуту в коридоре материализовалась мамаша Лобанова в чалме из полотенца и байковом халатике, расходившемся на дрожжевой груди.

– Опять малюешь, паршивец! – заголосила. – А ремня?

Бесенок принялся с удвоенной силой чирикать фломастером. Мамаша без дополнительных увещеваний защипнула детское ухо и потащила рисовальщика в комнату – у того на лице была написана бесстрашная решимость встретить кару за искусство. Поравнявшись с Лидией Владимировной, женщина прошипела:

– Че зырите, барыня? Дали б согласие, мы бы давным-давно переехали. Думаете, эти сраные обои кому-то, кроме вас, дороги?

Лидия Владимировна не удостоила ее ответом.

– Хабалка, – сказала, попридержав перед Нельсоном дверь, – спит и видит свое семейство в отдельной квартире у черта на куличках. Есть тут один желающий нас расселить, но всех сразу. А я встала им всем поперек горла, как рыбья кость, – она ощерилась по-щучьи. – Согласия не даю.

Светлые покои, ладная белоизразцовая печь завода «Або». Эркер захватили домашние растения: разлапистая монстера, взъерошенный фикус, болотного вида кустик с багровыми соцветиями, смахивающими на легочные альвеолы, и сбрендивший, преждевременно распустившийся декабрист. К буфету по типу родительского, но заполненному не посудой, а мелкой фарфоровой пластикой, придвинуты картины без рам. Некогда буржуазный интерьер пережил тяжкие травмы: часть перерубленного лепного гербария на потолке досталась соседям по ту сторону перегородки, пол (в прошлом наверняка наборный) переложили квадратистым советским паркетом.

– Почему она барыней вас назвала?

– Дом был дедушкин. Построен весьма маститым архитектором в тысяча девятьсот одиннадцатом. Но кого это сегодня волнует? – ненакрашенные губы хозяйки комнаты вытянулись в суровую нить.

– Не говорите так, – возразил Нельсон, наглаживая печь. – Любой из ХАРМСа съел бы свой жилет, просто чтобы побывать у вас в гостях. И кстати… На правах председателя объявляю вас почетным членом ячейки партизан-реставраторов. И делайте с этим статусом что хотите!

Лидия Владимировна зарозовела.

– А что же… Я совсем не против. Но как я могу быть вам полезной? Руки уже не те… – она воздела кривоватые, вспученные артритом пальцы. На правой ладони – зарубцевавшаяся ткань, рифленая, как Нева в ветреный день (то есть почти всегда). – Вот что, Митя! А давайте собираться прямо здесь! У меня! Обеспечу вас конспиративной комнатой.

– Но ваши соседи?.. Они и так на вас зуб точат, а тут мы. Мало ли что подумают.

– Потерпят, параноики, – весело взъярилась она. – Барыня я или кто?

Глава девятая

Кира сняла с полки грудастую терракотовую пиалу в форме палеолитической Венеры – эту точно берем. Да и хватит, пожалуй. Пакуем.

Когда она зашла в мастерскую, Нельсон по-турецки сидел на полу посреди аккуратных свежесклеенных коробок, ноздреватых обломков пенопласта и рулонов крафтовой бумаги, в которую предполагалось заворачивать керамику для выставки. Практически медитировал. В зубах – сигарета, сам – вызывающе спокоен, как человек, позволивший себе поддаться минутной слабости и уже целиком себя за безволие оправдавший.

– Передумал, – заявил, не открывая глаз. – Не буду участвовать.

Ну здрасьте, приехали. Что за блажь новоявленного художника за пять часов до мероприятия? Впрочем, Кира понимала. Она тоже волновалась перед своей дебютной выставкой, непропеченной студенческой экспозицией пафосных черно-белых фотографий (наивное подражание Картье-Брессону), организованной старомодным салоном Карла Буллы на Невском. В зальчик на последнем этаже здания поднимались разве что влюбленные парочки – и то, чтобы между влажными поцелуями посмотреть с террасы на столь же влажную панораму вечернего Гостиного двора. Помнится, у Киры было тогда два страха. Первый – что снимки не вывесят. Второй – что все-таки вывесят.

– Дай угадаю, – она примостилась рядом с Нельсоном.

Взяла из пересушенных глиной пальцев самокрутку, затянулась. Не привыкшую к крепкому табаку голову повело. Гадость необыкновенная. Кира курила редко, исключительно по ситуации.