Парадокс Тесея

Предметом девичьих страданий Киры была грудь. Во-первых, удручал ее размер – маловатый относительно широких, способных проплыть в Лесгафта десяток бассейнов, плеч. Во-вторых, форма – суженная, отчетливо продолговатая, точно кремовую плоть разлили по бокалам, и вовсе не по изящным округлым шампанкам, а по вытянутым новогодним флюте. В-третьих – и в самых ужасных – на длинном, бурлящем гормонами пути полового созревания что-то пошло критически не так и молочные железы развились непропорционально. Правая грудь с опущенным угловатым соском выросла крупнее левой, чья ареола, в свою очередь, смотрела строго прямо. В результате Кирин асимметричный, наполовину подсдутый бюст даже будто бы слегка косоглазил.

Подростком Кира чувствовала себя, словно в небесной канцелярии ей не выписали пропуск в мир настоящей женственности. Психовала, ухищрялась, кочанами ела капусту, подкладывала в лифчик поролон (подбор неформатного белья сопровождался отдельным, выворачивавшим потроха эмоциональным дискомфортом). Вопреки стараниям, грудь выглядела совершенно иначе, чем требовали глянцевые журналы, голливудские стандарты, рекламные ролики чего угодно, от парфюма до жевательной резинки, не говоря об украдкой просмотренных на дайлапном квакающем модеме монотонных до укачивания порнографических роликах. В реакции окружающих унизительным казалось буквально все: и консилиумы продавщиц, судорожно метавших вешалки с кружевами, и душное мамино смущение, и соболезнующие оглядки товарок по бассейну, и жизнерадостные каламбуры дегенерата-бойфренда («висят груши, можно скушать!»). Кира глотала насмешки, ретушировала зону декольте на фотографиях и втихую копила на маммопластику, пока в ее жизни не появилась Ежи. И не сказала: брось, тело – это просто тело.

На самом деле Ежи – миниатюрную, неистово кудрявую и конопатую, с чудесной щербинкой между передними резцами – при рождении назвали Ирой. Звучное польское имя ничего общего с ее генеалогией не имело. Оно выпарилось из неуемной любви девицы к ежевике (могла есть килограммами), колючим обитателям леса и абсурдистским мультикам «Ежи и Петруччо».

Ежи занималась татуировкой. Работала без машинки, в деликатной ручной манере. Как и многие мастера, носила на себе рисунки коллег. Своим примером показывала: ты можешь распоряжаться телом как захочешь, и никто (слышишь, никто) не имеет права тебя за это осуждать.

Они познакомились в конце нулевых. Ежи, еще студентка Института культуры, еще без единой закорючки на коже, в ту пору вписалась в эпатажный и дорогостоящий арт-проект «Покажут карты». На протяжении месяца законспирированные мастера в обстановке строжайшей секретности наносили ей и трем другим девушкам, выбранным по критериям психической устойчивости и здоровой печени, татуировки во всю спину, от шеи до копчика. Перед началом каждая модель вытягивала карту из старших арканов таро – какую именно, знал лишь художник, который разрабатывал на ее основе уникальный эскиз. Доброволицы вплоть до финала не видели, что себе «нагадали». Из квартиры, где они жили – и где их татуировали, в стерильной комнате под наблюдением врачей, – вынесли зеркала. Промежуточные результаты скрывали слоями заживляющей мази и повязок. По правилам, если участница пыталась вызнать содержание нательной росписи, ее исключали недорисованной (но и самостоятельно покинуть проект при желании также не воспрещалось). Ритуализированный процесс дотошно снимали, а потом живые фрески вместе с документальными кадрами в лайтбоксах успешно катались по галереям Петербурга, Москвы и Берлина, изрядно взбодрив местную публику и остроперых критиков. В прессе инсталляцию тут же нарекли «провокацией» и «фаталистическим размышлением о случайности, воле и выборе». По поводу героинь мнения разделились: кто-то аплодировал их смелости, кто-то обзывал мазохистками, превращенными в неодушевленные декорации к эзотерическому перформансу.

«Как так, неужели ты была готова на любую картинку?» – допытывалась у Ежи Кира, разглядывая на мокрых, только из Финского залива, лопатках меланхоличное геральдическое солнце с изогнутыми лучами, все в налипших сахаринках песка и тинистых волоконцах. Та кивала, брызгая из кудрей балтийской водой: это про способность довериться себе и моменту. И вообще, мое тело – мне и решать. В отношениях с собой не должно быть третьей стороны. А то, что говорят, – пускай. На здоровье.

Кирину грудь Ежи не обсуждала, как не обсуждают размер ноги, хотя шансы не заметить дефект тем летом, точно в калейдоскопе крутившим плетеные босоножки, трескучие арбузы и пыльные, закатом просвеченные электрички из Сестрорецка, близились к нулевым. Однако Ежи не менялась в лице, маммологические несовершенства с повадкой зеваки-туриста в Кунсткамере не рассматривала, не выказывала неуместного любопытства, ничьего опыта «кстати» не приводила. Зато слушала.