Парадокс Тесея

– Ладно тебе, не сердись. Репортерша взяла меня в оборот, растерялся. Давай отойдем подальше.

Они прошли через бурые от наносной декоративной коррозии кортеновые ворота.

– Сейчас ее рядом нет. Так какое у тебя мнение? О чем твои работы?

– Почему работы вообще должны быть о чем-то? – опять попытался выюлить керамист. – Известный же анекдот: американский студент разослал писателям письма с вопросом, о чем их произведения…

– Не уходи от темы, – сварливо перебила Кира. – Может, где-то и не должны, но не здесь. У этой выставки вполне конкретные цели. Повестка. Концептуальное искусство, слыхал о таком?

Побагровевший Нельсон надтреснуто хекнул, как будто у него запершило в горле, запрокинул голову и захохотал.

– Концептуальное! Ты много рассуждаешь об авторах, прости, Авторах и Искусстве. Но почему-то не понимаешь, что искусство, настоящее, подлинное, оно выше повестки. Глубже, многослойнее. Ars longa, vita brevis. Ты в свое время Глеба чихвостила за поверхностность политических акций, а сама? Художники, играющие на повесточку, – те же пассионарные активисты с транспарантами. Искренние, увлеченные, зачастую умные люди, которые тем не менее дальше флагов и лозунгов не мыслят. Или отверженные, которые хотят заслужить одобрение социальной группы. А, забыл, есть еще злостные эксплуататоры, желающие подзаработать на хайпе, – он утер прослезившиеся от смеха глаза. – Да я пенисы к чашкам начал приделывать раньше, чем изобрели термин «бодипозитив»! Ты даже в школу еще не ходила. По приколу, не поверишь. По при-ко-лу! Поржать. Это ты в своих шорах узрела в керамических гениталиях великий замысел и нравоучительный потенциал. Мышление флагами и лозунгами. Эрзац-смыслы на злобу дня. То-то и оно. Не такое остается в веках.

– Да не ради вечности мы действуем, очнись! Нам сейчас нужны перемены, в моменте! В ближайшем будущем! И если я отношусь к категории зашоренных, то кто ты по собственной классификации? Набираешь очки за прогрессивность? Или циничный эксплуататор? Решил хайпануть на бодипозитиве? Да ладно… – пораженная Кира ступила с тротуара на мостовую. – А тебе не приходило в голову, что людям, тем, внутри, это нужно? Одним – чтобы задуматься о вещах, которые не попадали в их информационное поле. Другим – чтобы осознать свою ценность и научиться отстаивать границы. Тебе повезло, тебя воспитали в любви к телу. А их – нет! И они отзываются на твои работы, потому что чувствуют в них свободу.

– Не самая, позволю себе заметить, взыскательная аудитория, – пожал плечами Нельсон и отбросил окурок, шикнувший угольком о забор, словно поставил в разговоре точку.

Твою мать.

Кира была в ярости. Отрепетированные, отшлифованные в битвах с интернет-троллями аргументы вдруг исчезли; мысли истерически носились, как рассерженные жители муравейника, которому мерзкий мальчишка с грязной висячей соплей забавы ради снес верхушку сучковатой палкой. И через этот придушенный капюшоном, орущий внутренний вавилон бьют тяжелые, с медной прозеленью отзвуки, точно по асфальту стегают связкой безъязыких колоколов. Абсолютно оглушенная Кира скорее прочла по губам, чем услышала, как керамист рыкнул: «Уйди с дороги!». Кто-то рванул и втащил ее на тротуар – она сперва подумала, Нельсон, но в действительности ее собственный бессознательный импульс. Тот первобытный инстинкт, который эпилептическим мышечным толчком порой выгоняет нас из сна о падении (в Средневековье такое дерганое пробуждение считали прикосновением дьявола, сегодня ученые говорят – попытка мозга выдернуть человека в безопасность).

Поэтому Кира с ходу ничего и не поняла. Совсем. Безразлично смотрела вслед галопирующему всаднику, взмесившему слякоть ровно там, где только что стояла она. Развевался по ветру несуразный плащ, в клубах купоросного пара мотался гигантский лошадиный круп, от копыт размером с чугунные сковороды кипящим маслом разлетались брызги.

– Ты как? Нормально? – встревоженно спросил Нельсон.

Какая забота, надо же. Поглядите на него.

– Да…

У Киры завибрировал карман куртки.

– Маша просит вернуться наверх. С тобой хотят поговорить.

* * *

Нельсона с Кирой представили агенту – безупречному, гладкому и жутковатому, как очень дорогая атласная удавка. И такому же практичному. Не тратя времени на расшаркивания, тот сообщил, что выступает от лица одного из инвесторов культурно-делового пространства, принимавшего выставку. Заказчик возжелал приобрести несколько работ, обязательно contemporary, про тело, но есть нюанс (здесь агент улыбнулся без участия глаз, зато с фарфоровыми винирами на челюсти, и стал еще более жутким). Надо обойтись без первичных половых признаков.

Керамист огорченно развел руками – нет такого, может, на заказ? Призадумался, задышал, надувая щеки, засуетился взглядом. Обмолвился о вазах, порывисто вытащил телефон, залез в галерею с фотографиями. Нет-нет, Нельсон, перестань, ты же не совсем конченый. Это предназначено для Лили, это ее кожа, а ты – продавать, ну что ты делаешь, мудак беспросветный, как можно…