Парадокс Тесея

– Нет в этом ни понимания, ни любви. Лишь статус, – разглагольствовал доцент, постукивая на цепком морозце зубами. – Яхтами и виллами в бизнес-среде никого не удивишь. А искусство… уже претензия на аристократизм. Московские воротилы вместо гольф-клубов теперь ходят в Большой театр. Билеты в консерваторию на концерт модного греческого дирижера с классической программой – Чайковский, Моцарт – стоят дороже ужина в мишленовском ресторане. И распродаются тем не менее за считаные дни. Какое фатовство. Впрочем, что лукавить, Митя… Буржуазно-гламурный интерес подпитывает наше дело. И так было всегда. Другое дело, Щукины и Морозовы реально что-то смыслили. А эти корчат из себя знатоков, хотя сами далеко не эксперты. Изредка привлекают консультантов. Правда, и здесь не способны отличить проходимцев от компетентных людей.

– А со стороны покупателя на встрече кто-нибудь будет? Посредник, оценщик? – спросил Нельсон, а в животе его, как в печи, кто-то кочергой шевелил угольки. – Не отговорят его?

– Будет один, как раз таки проходимец. Бумажки составляет. Не волнуйся. Провенанс изложу сам, – Савва показал на стеклянную дверь. – Мы на месте.

После речи искусствоведа Нельсон приготовился увидеть солидный директорский кабинет, исполнительных секретарш, насупленных телохранителей, швейцарские сейфы, бриллиантовые часы и какие там еще бывают атрибуты деловой власти. Но не дорогущий фитнес-клуб в центре Петербурга, за углом от площади Восстания. Их встретила физкультурница могучего, почти агрессивного здоровья, которая будто вырвалась благодаря своей целеустремленности с советского спортивного плаката прямиком в светлое будущее.

Комсомолка (как тут же окрестил ее про себя Нельсон) приняла у них верхнюю одежду и сопроводила в переговорную – небольшую, отделанную дубовым шпоном изолированную комнату с длинным, на восемь мест, глянцево-белым столом, маркерной доской, плазменным телевизором и кругло остриженным бонсаем в кадке. Переговорная в фитнес-клубе, ни хрена себе.

– Слушай, – не удержавшись, спросил Нельсон у физкультурницы, – а сколько стоит здесь спортом заниматься?

Комсомолка была доброжелательна до оскомины:

– Посещение только по клубным картам. Потенциальные члены получают персональные предложения. Что-нибудь принести: чай, кофе, воду? – по сочувственному взгляду стало ясно, что это единственное персональное предложение, доступное для них с Саввой.

Ворошилов – лет сорока пяти, подтянутый, плечистый, с распаренным после душа лицом – присоединился к ним через несколько минут. Увидишь такого на улице – ни за что не распознаешь миллионера в этом моложавом мужчине в тонком оливковом джемпере и черных джинсах. Черты мягкие, в чем-то даже простоватые, словно крестьянский Иван повзрослел, заматерел и заимел пару морщинок, пройдя огонь, воду и медные трубы, а также богатство – испытание похлеще всех предыдущих.

– Спасибо, что приехали сюда, Савелий Петрович, – высокий тенорок совсем не вязался с его комплекцией. – Ни дня без подготовки, скоро в Австралию. Триатлон, – сообщил он как бы между делом.

Видимо, еще один признак нового могущества. Бизнесмен пожал Нельсону руку не как новому знакомому, отнюдь нет, – как старому закадычному другу, с которым на двоих вагон воспоминаний: как ты помогаешь ему сбежать к девушке из окна уснувшей общаги, как вы, завязнув в раскисшей колее, толкаете хворую, астматическую «Вольву», как он ставит перед тобой тарелку сочных, оседающих в сметане жареных пельменей – фирменное средство от зверского похмелья, амброзия, а не еда. В общем, на редкость сердечное у мужика рукопожатие.

В переговорную вошла комсомолка, немелодично позвякивая посудой на подносе.

– Вы уверены, что это миндальное молоко? – приветливо уточнил Ворошилов, пригубив пену из кофейной чашки.

Комсомолка неловко прислонила к себе разгруженный поднос, будто попыталась им прикрыться, и с отчаянной бодростью ответила:

– Да, Игорь Константинович!

Бизнесмен кивнул, и девушка испарилась.

– Врет, – Ворошилов отставил чашку. – Останется без чаевых. Или без работы.

Констатировал сухо, без эмоций, но с такой твердостью, с какой вонзается в колоду наточенный топор. Сам на откатах, а чужой внесистемной лжи, похоже, не переносит. Человек высоких двойных стандартов.

– Профнепригодность надо искоренять, – поддакнул искусствовед.

Что ж они оба взъелись-то на нее, бедную, да так мелочно. Ладно Ворошилов, он, видать, привык, что его все облизывают, но Савва? Тот выжидательно посмотрел на Нельсона. Надо предъявить бизнесмену картину, потом уже заниматься оценкой моральных качеств присутствующих. Вновь отворилась дверь – и за спиной Ворошилова вырос – кто бы мог подумать! – агент. С выставки. Узнал или нет? Лицо, выбритое до лакированного лоска, абсолютно непроницаемое.