Парадокс Тесея

Нельсон взгромоздил короб на стол и отодрал коричневый скотч. Казалось бы, что тяжелого, холст без рамы да упаковка, но не абы какая. Лиля сделала по высшему разряду. Под стол падали куски пятислойного гофрокартона, пласты вспененного полиэтилена, на вид сладкого, схожего с белевской пастилой, и сверхтонкие, но прочные листы хлопковой микалентной бумаги, защищавшей краски от ворсинок и пыли. Чтоб Нельсон свою керамику так заворачивал.

Картину он не видел больше трех месяцев. Отреставрированной – не видел вовсе. Лиля, бесспорно, очень талантлива. Полотно выглядело посвежевшим, словно омытым животворными водами. Язвы и волдыри пролечены, взыграл летящий, раскрепощенный мазок. Но… Нельсон не мог отделаться от ощущения, что искусное поновление отняло у холста что-то особое, некое дополнительное измерение. Ну да. Тогда, в особняке, извлеченная из ниши картина практически втащила его в себя, заставила прожить внутри несколько мгновений. А сейчас изображение схлопнулось: пространство осталось в привычных координатах длины-ширины-высоты, однако четвертое, временнóе, динамическое измерение исчезло. Секундомер сброшен на ноль и не запущен. Ход жизни в картине остановился.

И все же, несмотря на это, техника безукоризненна. Лиля рассказывала: когда восстанавливаешь работу, нужно слиться с мастером, усвоить его почерк, провести своего рода спиритический сеанс. Лиля – отменный медиум. Кстати, не потому ли, что художник была женщиной за мужской личиной, стала возможной их сверхъестественная связь? Любопытное подтверждение Саввиной теории. Увы, чересчур мистическое, отдающее газетными объявлениями про снятие сглаза и порчи. Для монографии не подойдет.

– Да-а-а… – Ворошилов встал и навис над картиной, заняв собой половину переговорной.

– Предмет не для всех, но, зная ваш вкус, я не мог не предложить, – зачастил Савва, вытаскивая из портфеля папку, – провенанс убедительный, тут у меня копии писем и каталога из архива, данные экспертизы…

Историю происхождения холста искусствовед несколько подрихтовал и в подробности своей теории, вопреки обыкновению, не вдавался: художник, известный под именем Прыгина, написал выступление оркестра в ресторане «В гостях у Огюста» по заказу промышленника Горхова, тот, в свою очередь, после революции передал полотно наследникам ресторатора, а они увезли его во Францию.

– Потомки испытывали финансовые затруднения и потому перепродали картину знакомой старопетербургской семье, – Савва сжал когтистыми пальцами руку Нельсона повыше кисти. – А Танельсоны преследуют иные коллекционные интересы, понимаете, более простые. Русский импрессионизм – вещь понятная, авангард же – для немногих.

Нельсон заметил в раскрытом портфеле доцента подписанный договор купли-продажи, двуязычный, на русском и французском, – очевидно, липовый, призванный подкрепить «факт» смены хозяев. Савва, седой ты пройдоха, тоже мне одухотворенный ученый муж. Сперва обширные познания быта и нравов бизнес-элиты, теперь, так сказать, домашние заготовки.

– Мощная штука, да. Что меня беспокоит, Савелий Петрович, – вкрадчиво произнес Ворошилов, перебирая архивные ксерокопии, – не вижу нигде репродукции. Одни слова. Где гарантии, что это именно та картина, которую описывает Горхов в своем каталоге? Кроме вашего непререкаемого авторитета, разумеется, – с чудовищным дружелюбием улыбнулся он Савве.

– И таможенные декларации, договор купли-продажи, – ввернул агент, – нет документов, подтверждающих легальный ввоз полотна из Франции в Россию.

Савва, нервированный инквизиторской улыбочкой бизнесмена, отодвинулся от стола:

– Вещь не украдена. Можете проверить в базах похищенных предметов искусств и красных списках. А что касается договора…

– Это как раз меня не особенно тревожит, – Ворошилов метнул в агента какой-то предостерегающий взгляд, отчего подчиненный, открывший было рот, тут же его захлопнул. – То есть это повлияет, конечно, на условия сделки, но чтобы она в принципе состоялась, я должен быть уверен, что полотно из коллекции Горхова и данный экспонат – одно и то же. Сто лет прошло, мало ли.

Савва явно просчитался. Переоценил себя – и свой «непререкаемый авторитет», с издевкой упомянутый Ворошиловым, и навыки убеждения, и особенно эффективность лести. Сам же в ней и застрял, как обреченная муха в липкой патоке. Беспомощно пожужживал: перекладывал бумажки, предлагал провести повторную экспертизу – основа, пигменты, живописный стиль, все в полном соответствии периоду и автору, вот увидите, продавец (здесь он поглаживал руку Нельсона) готов прописать заверения. Одинокий Вергилий, заключенный в Дантовом аду: восьмой круг, злопазухи, смердящие испражнения. Жалкое зрелище. Невыносимо смотреть.