Парадокс Тесея

Беспрецедентное в мировой реставрационной практике решение – фактически поднять дворцово-парковые ансамбли Ленинграда из руин. Полемика в профессиональном сообществе. Стоит ли восстанавливать? А если да, то как? И что делать потом советскому человеку с этими дворцами… До сих пор находятся специалисты, которые критикуют масштабную послевоенную реконструкцию. Но то была не реконструкция – возрождение. Возвращение гармонии. Город заново обретал исторический облик, чтобы показать изувеченным, замученным блокадой душам, что жизнь продолжается. Начинали с центральных площадей, набережных, следом – пригороды: Пушкин, Павловск, Петергоф, Стрельна.

Работы, потребовавшие у специалистов максимум художественной воли. Многие преодолевали себя – реставрация считается творчеством, ограниченным жесткими рамками. Всюду твердят: никакой отсебятины. А как без нее, когда на твоих плечах – починка мира, утратившего гармонию? Почти тиккун олам, сказал бы дед, для всех Семен Горхов, а в семье – Соломон. Но у молодого поколения мастеров, как выяснилось, свои терзания. Лиля позвонила с утра: «Лидия Владимировна, не понимаю, как быть с лепниной, разрушена полностью, близкие аналоги не нашла. Надо, наверное, придумывать самой, но я не могу. Даже приступить». И полезла Лидия Владимировна в личные анналы. А Лиле сказала: «Приезжай, милая, к полудню к дому Адамини. Знаешь, где это? На тройной мост».

Угол набережной Мойки и Марсова поля. Трехэтажный доходный дом принадлежал купцу Антонову, но чаще его называют по фамилии архитектора Доменико Адамини. На первом этаже – застекленная торговая аркада. Второй этаж в тысяча девятьсот двенадцатом заняло Русское бюро искусств – Вера Евсеева устраивала вернисажи. Несколько позже создатель кабаре «Бродячая собака» Борис Пронин откроет в подвале дома «Привал комедиантов»; расписанные авангардистами стены размоет наводнение тысяча девятьсот двадцать четвертого – второе по разрушительности после того самого, пушкинского, случившегося веком ранее. Здесь будут жить Андреев, Ахматова, Панова, Рахманов. Первого мая и Cедьмого ноября под восторженные крики будет выходить на балкон обожаемый студентами ректор Ленинградского университета Александров.

А вот и снимок. Июль сорок пятого. Несмотря на черно-белую пленку, видно, что фотография сделана погожим днем – ощущаются четкость и чистота, что бывает очень ранним летним утром, когда все спят, а ты еще не ложилась: легкая голова, шорох дворницкой метлы, прохладная роса. Позади – нарядные, как пасхальные яички, купола Спаса на Крови (храм должны были снести в сорок первом, да война помешала; ну, ничего, нашли применение – сделали морг). Впереди – водная гладь, амальгама, ртуть на посеребренной меди, «зеркало с памятью». Три моста сходятся в точку, но с этого ракурса заметно только два. У дома Адамини вместо элегантного ионического портика и треугольного фронтона – жуткая кариозная дыра. Полутонная фугасная бомба. Потом еще одна. Еще, еще, еще – в стоящие рядом Павловские казармы. Весь ансамбль западной границы Марсова поля поврежден в первый год войны.

Но сегодня об этом не догадывается окольцованный жених, переносящий по матримониальному обычаю счастливые ворохи тюля и органзы через мощеный мостик. Всю уничтоженную среднюю часть здания возвели, как было. Лишь патологически чувствительные натуры испытывают внезапное, просочившееся сквозь духи и туманы желание срочно закурить, или поесть, или как-нибудь иначе порадовать плоть. Напомнить себе, не отдавая отчета почему, что они живые, и над ними не властно то гибельное зияние, которое однажды разверзлось неподалеку. Пока не властно.

Сюда-то Лидия Владимировна и попросила подойти Лилю. Сама дотряслась до Казанского на одиннадцатом троллейбусе. Остаток пути проковыляла на разъезжавшихся ногах вдоль канала, придерживаясь за стылую, припорошенную снежком ограду. Какой-то коллапс у городских служб с уборкой улиц, право слово. Там, где наледь все-таки скололи, на тротуарах возвышались непролазные зиккураты из обломков. Соседи на кухне каждое утро обсуждали, кто из знакомых сломал шейку бедра и загремел в больницу, и все поглядывали – ты-то, грымза, когда? Фигушки. Не сломает и не загремит. И коммуналку расселить не позволит.

Декабрь в этом году выдался суетливый, немного истеричный, как сильно опаздывающий не по своей вине пунктуальный человек. Долго не наступал, а когда пришел, вдарил минусом и осадками. Только перевыполнив месячную норму, расслабился, помягчел, пустил серно-желтые подталины по следам любителей пересекать петербургские реки по льду. Под троемостьем, однако, гуляли редко – ближайший спуск у Круглого рынка неудобный, на противоположной стороне набережной вокруг заброшенного Конюшенного ведомства – перманентная стройка. Один из мостов, кстати, ложный: пролет замурован, служит дамбой.