Парадокс Тесея

Лиля уже ждала. От нечего делать рассматривала продрогшие морды фонарных баранов с позолоченными рогами. Кургузый пуховичок, зато помпон на шапке грандиозный, в полголовы. И русская коса до пояса, как у Натальи Седых в фильме «Морозко». Грустная, опустошенная – да, точно, упоминала ведь, что на днях завершила какой-то важный проект. Полая шоколадная Снегурка. Сняла пуховую рукавичку, чтобы взять фотографию, – ладошка в цыпках. Увидела, передернулась, перевела глаза на фасад. Было-стало, просто, но наглядно. Не то что в учебнике.

– Не представляю, как это делали. То есть мы это все проходили в университете. И вроде резоны веские – огромное символическое и прикладное значение. Воссоздание техник старых мастеров. Но как решались? И почему сейчас оно не кажется бутафорией?

Лидия Владимировна понимающе усмехнулась:

– Трудно поверить, и в мое время были люди, которые настаивали с пеной у рта, что следы войны нужно оставить. В доказательство краха цивилизации. Или как предупреждение. Позор для них, Парфенон для нас. Кто это говорил, Роден? А вы за казенные средства рисуете театральные декорации. Но Петербург – особый сюжет. Когда я это осознала, работать стало гораздо легче.

– Почему особый?

– Да климат, знаешь ли, неподходящий, – развеселилась Лидия Владимировна, – руины плохо сохраняются. А если серьезно, в практическом отношении город у нас самовоспроизводимый, что ли. Относительно юный и, в сравнении с античными памятниками, очень-очень хорошо задокументированный. Уйма архивных материалов, авторских чертежей, обмеров, фотографий. А не можешь найти нужное на бумаге – пожалуйста, ищи в натуре. Аналогичные формы, типовые детали. Элементы тиражируются, повторяются многократно. Где копии, где оригинал, не разберешь. Заимствуй, компилируй, изобретай…

Они вышли на Марсово поле. Притоптанные сугробы. Нежная заснеженная сирень. Поодаль теплится керосиновым пламенем Инженерный замок. «Пустынный памятник тирана». Когда в пятидесятых реставраторы расчищали живописный потолок в Большом Тронном зале, под монограммой Павла Первого обнаружились вензели Елизаветы. Оказалось, изначально два плафона были боковыми фрагментами росписи Екатерининского дворца. Подлинники вернули на прежнее место в Царское село, а в Тронном зале установили дубликаты.

– Город-симулякр, – сказала Лиля.

– Великая иллюзия, верно. И мы как реставраторы должны ее поддерживать.

Печальное облачко пара. Заиндевелая полоска трикотажа наползла на лоб.

– Если честно, не фальсификация меня останавливает, Лидия Владимировна. Копировать я умею. Тут какой-то страх чистого листа. И сил нет. Надо придумывать, а я прокрастинирую. Боюсь ошибиться. Не из-за недостатка навыка, а потому, что я что-то не учла… Не все документы изучила, не те источники подняла. Вдруг я сделаю неправильно? Я вот не рассказывала никому, и вы, пожалуйста, не говорите ребятам. Я когда поступала в ГАСУ, шесть лет назад, подавала документы на архитектуру, но завалила творческий конкурс. Баллов хватило только на реставрацию. Дальше, на магистратуре в академии, это как бы закрепилось. Теперь-то я не жалею, но… Боюсь, что у меня не получится.

– А ты посмотри на вопрос в масштабе. Город – нечто большее, чем сумма отдельных декоративных элементов или там зданий. За Петербургом стоит исторический план. Ансамбли, панорамы каналов и рек, вертикальные доминанты. Все подчиняется закону сохранения гармонии. Петр, сумасброд и затейник, решил – быть городу, пусть берега, как известно, мшистые и топкие. Главное – величие замысла. Не безоговорочное следование исторической верности. И не соблюдение догм Венецианской хартии. Ну не выкинешь ты строк из поэмы. Это же тоже рифмы, просто в камне.

– И моя лепнина – всего лишь слово, да? Или даже буква, запятая? На худой конец – опечатка, от которой смысл не поменяется?

– Можно сказать и так. Не бойся ошибиться. Держу пари, ты перерыла все источники, все аналоги, какие только существуют. Ты насмотренная, твой мозг отлично знает и помнит эти формы. Он более чем способен сложить нужный образ. Доверься себе.

Лиля молчала. Ребенок в комбинезончике, похожий средь белой пустоши и рытвин на уменьшенного космонавта, поскользнулся, поймал баланс и, победоносно гикая, с непрошибаемой детской уверенностью проехался мимо них по голой накатанной дорожке. Прыжком соскочил, зачерпнул снега, пульнул комок в узловатый ствол. На третий раз попал.

– Хочешь, я помогу? – предложила Лидия Владимировна. – Тогда ответственность будет на мне. И за художественный домысел, и за исполнение.

Но девчонка будто бы не услышала. Плюхнулась в сугроб, подмяла варежками податливый, лепкий материал. Лидия Владимировна без промедления уселась рядом. Пальцы в промокших перчатках мерзли, застуженная поясница завтра непременно припомнит ей славные посиделки. Все это не имеет ровным счетом никакого значения. В центре точно скрипка. Нотные свитки каскадом. Листья аканта. Может быть, сделаем фестончатый контур? Обрамить, между пилястрами. Тараторит, смеется, трясет помпоном, торопится творить.