Парадокс Тесея

В застойных, скудных семидесятых Лидия Владимировна, до половины прошедшая земную жизнь и обходившаяся тогда без отчества, нерешительно взялась за поиски дедовых картин. Занималась этим между делом, на досуге, но по каким-то неразборчивым признакам (внезапным приливам сил, кратким приступам безысходности и насыщенным, деятельным снам) уже предчувствовала: вот он каков, великий смысл ее существования.

Понадергав ниток из лохматого клубка художественно-реставрационных связей, Лидия вышла на Николая Неприглядова – видного коллекционера, смоляными бровями и бородой похожего на пикового короля. Поговаривали, что он решил «освежить» свое живописное собрание современным андеграундом типа арефьевцев и сбыть несколько авангардных работ начала века. Лидия вознамерилась познакомиться с Неприглядовым и перехватить имевшийся у него пейзаж Лентулова, пока фамильная ценность не оказалась где-нибудь в недосягаемом музейном фонде.

Коллекционера, по заверениям информаторов, частенько замечали в кафетерии на первом этаже гостиницы «Москва», что на углу Невского и Владимирского. Район во всех отношениях был небезынтересный. Со стороны Литейного, неподалеку от «Академкниги» и «Букиниста», роились книжники: как страстные библиофилы, так и спекулянты (разница порой стиралась – самые ушлые торговцы нередко получались из искренне увлеченных людей), вели в окрестных скверах и подворотнях свои делишки. Здесь же, на перекрестке, обитали посредники-«доставалы» – реставраторам случалось к ним обращаться за специфическими антикварными заказами вроде люстры голубого севрского фарфора.

Указанный кафетерий без вывески, в котором Лидия принялась высматривать Неприглядова, представлял собой вытянутое, облицованное кафелем помещение с арочными окнами. При входе – барчик; спекулянты при деньгах в первой половине дня употребляли там коньяк и ликеры, закусывая бутербродами с икрой. Вниз по ступенькам – длинная стойка с пятью венгерскими полуавтоматическими кофемашинами, красными рожковыми монстрами, урчавшими по мановению пальчиков расторопных буфетчиц. В конце зала располагалась какая-то неопределенная кулинария: пожарские котлетки, остывший рис.

Впрочем, заведение посещали не ради еды. Ради приличного кофе – маленького двойного за двадцать восемь копеек, поначалу подумала Лидия, но через пару недель поняла, что ошиблась. Вечером, после пяти, сюда стекался околотворческий и не очень сброд: поэты, художники, музыканты, музейные работники, биологи, попы-расстриги, глухонемые, бывшие зэки и их няньки (подызношенные менты). Но в основном – молодые интеллектуалы и неудачники, которых отрыгнула большая культура. Безбожники в поисках рая.

Толпились в очереди, кучковались по интересам: у высоких круглых столешниц из искусственного мрамора, на широких засиженных подоконниках. Выходили развязно покурить «Стюардессу», подпирая спинами стену дома на Владимирском, никому, кроме друг друга, не нужные атланты и кариатиды. Возвращались. И разговаривали – часы напролет. Ораторствовали, спорили, обменивались новостями, со значением рассказывали о просмотренном Трюффо, дефицитном импортном альбоме Магритта или асанах йоги. Конечно, читали стихи. Кофе – просто повод. Эдакий богемный хемингуэевский атрибут. Иным он даже не нравился, что было легко установить: либо, собравшись с духом, заглатывали порцию в один прием, как паршивую водку, либо цедили, наморщившись, мелкими горькими глоточками до тех пор, пока собеседник, под предлогом катарсического припадка, не присваивал остатки их холодного пойла.

Перегонный куб, в котором, взбулькивая, настаивались и бродили вольные ленинградские умы, в народе назывался «Сайгон». Черт знает почему – вроде как брякнул пришлый милиционер на фоне войны во Вьетнаме, а завсегдатаи подхватили. Как ни странно, внутри практически не выпивали (очень редко, под шумок разливая под столом). Местный коньяк был слишком дорог, за винцом шли в соседнюю мороженицу, за чем покрепче – в бар на Стремянной или в ближайший гастроном.

Коллекционера Лидия успешно выследила – да и трудно было его не приметить, громогласного лакомку с маслянистыми губами, значительно старше большинства сайгонавтов. Неприглядов заявлялся по субботам, со многими здоровался, с некоторыми челомкался, в дополнение к маленькому двойному непременно брал пирожное (александровскую полоску или корзиночку с подсохшим и пористым белковым кремом). Проводил в зале часа полтора, вбирая разнообразные творческие эманации, и отбывал на какой-нибудь подпольный вернисаж или на выставку в ДК имени Газа. Это, кстати, тоже весьма по-сайгоновски – куда-то отчаливать, на квартирные стихочтения, на концерты в кочегарках или все к тому же гастроному, выразительно подняв указательный. В «Сайгоне» вечер начинали, а там… как получится. Импровизировали, куролесили, ломали судьбы, сочиняли жизнь на ходу. Кто помоложе – до утра, лишь бы не возвращаться в опостылевшие родительские комнаты в коммуналках.