Парадокс Тесея

Поправил очки, обулся, надел куртку, игнорируя бившуюся в шкафу Лобанову, и под крики «Спасите, задыхаааааюсь», «Здесь нет воздуха!» вышел. Коммуналка кишит людьми – услышат. Освободят. Как-нибудь. Сбежал вниз по лестнице. На улице достал ключ, посмотрел на него – и с чувством выполненного долга выкинул в урну у троллейбусной остановки.

Глава двенадцатая

Нельсону снилось, что «жилеты» методично набивают ему легкие поролоном – такими желтехонькими замызганными полосками, оторванными по весне от оконных рам. Неприятно, конечно, но ничего страшного – всегда можно проснуться. Однако наяву дышалось по-прежнему тяжко, с присвистом. Более того, горло изнутри словно надрали наждачкой, а в голове заварили какой-то комковатый крахмальный клейстер, который то и дело приходилось вытягивать из пазух, уперев язык в распухшее небо, и мучительно, сгустками, сглатывать. Собрать себя в кучу и доплестись до особняка? Или еще немножко поспать?

Второй раз Нельсон проснулся уже вечером – от ледяного прикосновения, вызвавшего по телу ознобный перегуд со лба до пальцев ног. Лиля. Попыталась на ощупь определить температуру. Нельсон разлепил спекшиеся, по-простудному кислые глаза, чувствительные даже к тусклому, прореженному бахромой свету торшера, откинул душное стеганое одеяло и спустил ноги с дивана. Еще чего, болеть. Где-то в мастерской был волшебный пакетик парацетамола с неправдоподобно лимонным вкусом. Бахнуть кипяточку и вперед. Он наклонился за носками – в черепной коробке нарушился некий хрупкий баланс, весь жидкий, цементный вес воспаленного мозга перетек в межбровье, да так там и застыл.

– Ну и куда ты, радость моя, собрался? – Лиля склонилась над ним с угрожающе заботливым видом. – Градусник тут есть?

– Только пирометрический конус для обжига. Но его я, пожалуй, никуда совать не буду, – вяло отшутился Нельсон, растирая набрякшую переносицу.

Температура наверняка поднялась до субфебрильных значений, если не выше, судя по полному отсутствию желания надевать что-то сверх носков и трусов.

– Совершенно невозможный тип, – демонстративно вздохнула Лиля, обратив глаза к потолку.

– Почему же невозможный. Разве что маловероятный.

Фыркнула, рассмеялась. Хорошо. Нельсон тоже попытался, но вместо смеха из груди вырвался отрывистый лающий кашель. Лиля опять посерьезнела.

– Так и знала, что ты в зале застудишься. Давай в аптеку схожу? – предложила.

– Нет, побудь со мной. Пожалуйста. Если тебе для очистки совести абсолютно необходимо как-нибудь меня полечить, я согласен на постельный режим, – Нельсон завалился на разложенный диван, увлекая за собой Лилю.

Она выскользнула.

– Нетушки, сначала выздоровей.

Как всегда права. Нельсон хорохорился, но о любовных подвигах, разумеется, сейчас не могло быть и речи, в таком-то состоянии. У него и подняться не получалось: распластался на диване, свесив ноги, ощущая голой спиной остывшую, сыроватую от пота простыню.

– Я согласен на жаропонижающее, – сдался Нельсон, подкладывая тощую подушку под наливавшуюся болью голову. – На полках, где сушится сувенирка, обувная коробка с лекарствами. Завари порошок, пожалуйста.

Пока Лиля искала в аптечке зелье, нашарил на тумбочке пачку табака, но с самокрутками возиться не хотелось. Да и курить. Плохо дело. Апатия к никотину – надежный индикатор повышенной температуры, никакого градусника не надо. В соседней комнате зашипел, нагреваясь, электрический чайник: шшшшшшш. Белый шум, как в старом телевизоре. В сознании творится что-то подобное: сигнала нет, мельтешат черно-белые мушки, антенна улавливает лишь земные радиопомехи и микроволновой фон Вселенной. Реликтовое излучение, «эхо Большого взрыва».

– Что это?!

Лиля грохнула на пол пластиковый ящик без крышки и отдернула руки, как от террариума с ядовитой гадиной. Нельсон подскочил; сверху на него опрокинулся потолок. Псориазная керамика.

– Это так, эксперименты… Я собирался показать, но еще не закончил… всегда восхищался твоей кожей, – он попытался прикоснуться к Лиле. Та, сжавшись, отшатнулась:

– Не трогай меня!

Как она посмотрела. Словно Нельсон ее предал. Или ударил. Объем легких вдруг критически сократился, ему почудилось, что он дышит – поверхностно и часто – двумя тугими бордовыми грелками.

– Пойми, я просто вдохновлялся твоей красотой, – прохрипел он, – ты сама не…

– Да, вдохновлялся, как вдохновляешься живописной руиной или мертвой бабочкой из Зоологического, – со злостью произнесла Лиля. Силуэт ее читался в полумраке необыкновенно четко, будто отделенная от тела тень.

Нельсона кольнуло:

– Что такого?

– Ты используешь творчество, чтобы присвоить качества предмета, вот что! И я для тебя не более чем пассивная вещь для изучения и любования, – она в сердцах отвесила пинка ящику, внутри которого горестно стукнулись вазы, проложенные обрезками бумаги. – Хуже позирующей модели. Она хотя бы знает, что ею пользуются. Половинка заветренного лимона для натюрморта. Не личность.

Чушь какая. Нельсон из-за почти полной наготы почувствовал собственную беззащитность и принялся, путаясь в штанинах, влезать в джинсы.