До сих пор ВОЗ считает туберкулез отчетливо социальной болезнью: болезнью нищеты, скученности, социальной несправедливости (
Для тех, кто выжил, и лук Одиссея, и лонгбоу, и нум, и арбалет со временем неизбежно становились причудливыми артефактами ушедших эпох в кладовых эволюции. Но чем более сложная и более развитая система кооперации возникала, тем больше в ней возникало уязвимостей, «окон возможностей» для все более новых генераций паразитов этой системы.
Это может быть одним из объяснений противоречия, почему доиндустриальное население с его сверхразнообразным и сверхполезным микробиомом оказывается тем не менее в своей массе как гораздо более насыщенным возбудителями по-настоящему тяжелых инфекционных заболеваний, но также и гораздо более устойчивым к ним в клиническом плане по сравнению с индустриализированным населением и его микробиотой. Тем не менее как «капля долбит камень не силой, но частотой», так и инфекции в развивающихся странах, как повторяющиеся катастрофы в системах самоорганизованной критичности человеческого организма и его социальных сообществ, в конце концов с большей вероятностью приводят к неисправимой катастрофе, заканчивающейся гибелью. Данная логика естественным образом отражается в структуре смертности в развивающихся странах (странах с низким уровнем доходов), где с заметным отрывом лидируют инфекционные заболевания (ВОЗ, 2016), а внутри этой группы – смертность от инфекций нижних дыхательных путей и кишечных инфекций. В целом преобладающая смертность от инфекций не только среди человека, но и большинства других животных и растений позволяет говорить о патогенах или паразитах вообще как ведущем инструменте отбора. Этот инструмент, как молоток, не всегда работает в одиночку, но исключительно часто забивает последний гвоздь в гроб популяции, целого вида или даже биоценоза.