Паргоронские байки. Том 4

Погрузившись на дно морское, просеял Катимбер песок между пальцев и взглянул на крошечных рачков, что поднялись из него. Вокруг царил безбрежный мрак, но титан не нуждается в свете, чтобы видеть. Титан не нуждается в воздухе, чтобы дышать.

Титан не нуждается ни в чем, и никто не смеет говорить титану: вот, властен я над тобой!

Когда Катимбер Могучий покинул океан и вышел на берег, солнце уже шло к закату. Вечер наступил над Алмазным Раем, и ласковый ветер ворошил кроны деревьев. Вдали бегали счастливые титанята, перекидывали друг другу каменный мяч, бросали в цель копья, наслаждаясь мощью молодых тел. Ставила сети Брастия, чей рыболовный жребий прост и бесхитростен, но добр и благостен. А в глубине грота сидел перед стопой пергаментов лучший Катимбера друг – Экольген, прозванный Горевестником.

– Мир тебе, – встал на пороге Катимбер.

– И тебе мир, – посмотрел ему в глаза Экольген. – Однажды ты умрешь.

– Но еще не сегодня?

– Еще не сегодня.

Катимбер рассмеялся – и Экольген рассмеялся с ним. Прозванный Горевестником, он был прорицателем невиданной силы. Среди титанов нередки пророки, многие из них зрят грядущее – но большинство расплывчатым и неясным.

Расплывчатым и неясным зрел его и Экольген. Видения приходили к нему причудливыми снами, диковинными цветными картинами. Возникали мешаниной силуэтов, смутными образами, в которых лишь изредка удавалось разглядеть что-то отчетливое.

Но порой все-таки удавалось. И Экольген, избравший жребием открытие судеб, говорил всем о том, что зрел. Раскрывал замыслы богов, рассказывал о том, что сулит неумолимый рок. Подсказывал, что и как сделать, дабы избежать худой судьбы.

Всем подсказывал, без исключения. Ничего не утаивал. Но, увы, слишком часто выходило так, что слова Экольгена к худой судьбе и приводили. Не один, не два раза случалось, что коли бы смолчал Экольген – то и не произошло бы ничего. А откроет рот, молвит – то и старается услышавший скверного избежать, но сам же, выходит, ему навстречу идет.

Вот сказал однажды Экольген князю чешуйчатых кобринов, что смерть ждет того от руки брата. В страхе приказал кобрин убить брата – а тот спасся, сумел бежать, но сердце его очерствело, гневом преисполнилось. Дотоле брата любивший, никакого зла ему не желавший, теперь он объявил кровную месть – и погиб князь, как и было предсказано.

Но случилось ли бы это, не изреки Экольген пророчество? Неведомо.

А то сказал однажды Экольген эльфийской деве, что жить ей осталось ровно девять дней. Горда была дева, бесстрашна. Распрощалась она со всеми, кого любила, совершила все, что хотела совершить напоследок, написала прощальное стихотворение – и шагнула на день девятый с утеса в пропасть. Не желала смерти неизвестной, желала принять ее так, как сама решит.

Но поди гадай теперь – а от чего бы она умерла, не шагни в пропасть? Может, вовсе и ни от чего? Неведомо.

Потому и прозвали Экольгена Горевестником. Потому и ходили о нем слухи, что прокляла его богиня Просперина, что бедой обернется каждое его пророчество. Потому и стали чураться Экольгена смертные, потому и перестал он покидать Алмазный Рай.

Потому и прорицать в конце концов перестал совершенно.

Но жребия своего отвергнуть не мог и потому стал переносить свои видения на пергамент. Год за годом Экольген все дальше проникал в будущее, видел все новые и новые картины событий, что свершатся только спустя века – и записывал их чернилами, а потом высекал на скале.

Видения оставались смутны. Столь отдаленные, они даже не видениями уже представали, а вспышками. Обрывками, выдернутыми из канвы кусками. Экольген не мог их даже внятно описать, они срывались с его уст катренами, бессвязными четверостишиями.

– Что сегодня, Экольген? – вопросил его Катимбер.

Экольген провел пальцами по исписанному листу и тихо сказал:

– Тридцать первый седьмой центурии. Такой:

Коронованный отрок погибает темной ночью.

Нет наследника, нет продолжателя.

Убийцы править миром начинают, власть берут в свои руки.

Конец приближается.

Экольген прорицал очень много. Свои катрены он разбивал на центурии, по сто штук в каждой. На каждое последующее тысячелетие – по сотне предсказаний, по сотне важных событий. Голова кругом шла от его дара, от удивительных способностей.

Только вот поди еще разгадай, что его слова значат. Поди разгадай, что там случится через шесть с половиной тысячелетий, какого еще коронованного отрока убьют темной ночью.

– А еще тридцать второй, – сказал Экольген. – Такой:

Мир окутан сиянием золотистым.

Триумф волшебства, великое оружие создано.

Гибнут все, кто войну проклятую вел, мир наступает.

Ничто не останется прежним.

– О, прекрасно, у них наступит мир… кем бы они там ни были, – порадовался за невесть кого Катимбер. – Славное пророчество.