Парии человечества

Собрание согласилось, что трудно придумать более солидную глупость, но всё же решило выслушать остальных двух соискателей. Настала очередь третьего брамина, и он начал свой рассказ так:

— Моё имя — Анантайя, но меня зовут Бетель-Анантайя, и вот по какому именно случаю.

Моя жена по причине малолетства долго жила в доме своих родителей, пока была отдана ко мне в дом. Спустя месяц после её переезда ко мне как-то вечером, перед сном, не помню уж по какому случаю, я сказал, что все женщины — болтуньи.

Она мне на это возразила, что знает мужчин, которые в этом не уступят никакой бабе. Это она на меня намекала. Я был задет за живое и сказал ей:

— А вот посмотрим, кто заговорит первый.

— Отлично, — ответила она. — И кто заговорит первый должен дать другому лист бетеля[5]. Пари было принято, и мы заснули. Мы решили не вставать с ложа, пока наш спор не будет решён, т.е. пока кто-нибудь из нас не заговорит первый. И вот настал день, взошло солнце, а мы всё не показываемся из дома. Соседи заметили это, стали звать нас, а мы, конечно, молчим. Сбегали к нашим родственникам, известили их об этом. Те, перепуганные, прибежали к нам, послали за плотниками, чтобы разломать двери. Когда же наконец все вломились к нам, то были несказанно изумлены, видя нас проснувшимися, на вид живыми и здоровыми, но совершенно лишившимися языка.

Дом наш был битком набит людьми, и так как все были убеждены, что мы околдованы, то сейчас же сбегали за колдуном, чтобы снять с нас чары.

Колдун прежде всего заломил страшную цену за свою работу. Он было собрался начать заклинания, но в это время один наш знакомый брамин начал всех убеждать, что мы вовсе не заколдованы, а больны, от этого онемели, и что он знает верное средство, как нам помочь, и сделает это без всякой платы.

Он раскалил добела золотой слиток, схватил его щипцами и приложил его сначала снизу к моим ступням, потом к локтям, потом ко лбу. Я вытерпел эту ужасную пытку, не издав ни единого звука.

— Ну, теперь попытаем это на жене, — сказал дошлый лекарь. Но едва коснулся он её ноги калёным золотом, как она не вытерпела и вскричала: «Аппа, аппа!»

И вслед за тем, повернувшись ко мне, она сказала:

— Я проиграла, вот тебе лист бетеля! Разумеется, все были изумлены, а я тотчас же сказал ей:

— Я так и знал, что ты заговоришь первая! Ты видишь теперь, я был прав, когда сказал тебе вчера вечером перед сном, что все бабы — болтуньи!

Когда все собравшиеся узнали о нашем пари, они в один голос вскричали: «Вот глупость-то! Поднять на ноги всех соседей, вытерпеть прижигание калёным золотом из-за листа бетеля! Кажется, весь свет изойди, не найдёшь других таких пустых голов».

— Вот с тех пор меня и начали звать «Бетель-Анантайя».

Суд единогласно признал и эту глупость не хуже прежних, но предстояло выслушать ещё четвёртого соискателя. Он начал свою повесть:

— Когда я женился, моя жена была ещё совсем молода и продолжала жить в доме отца ещё лет шесть или семь. Когда же она достигла брачного возраста, её родители известили моих, что она отныне может нести свои супружеские обязанности.

Дом моего тестя отстоял от нашего на шесть или семь миль. Моя мать в то время хворала и не могла отправиться за моею женою. Поэтому она поручила мне самому съездить за нею, причём всё учила меня и наставляла, как себя вести, чтоб не сказать или не сделать чего-нибудь такого, что обнаружило бы мою глупость.

— Ведь я тебя знаю, — говорила она. — Ума у тебя немного, и ты, того и гляди, выкинешь какую-нибудь штуку.

Я обещал ей во всем поступать по её наставлениям, быть осмотрительным и пустился в дорогу.

В доме тестя меня хорошо приняли, устроили в мою честь пиршество, созвали всех соседних браминов. Наступил час отъезда, и меня отпустили вместе с женою.

Тесть проводил нас благословениями и благопожеланиями, и когда мы тронулись в путь, залился слезами, словно предчувствуя беду, которая стряслась над его дочерью.

Происходило это как раз в самый разгар летнего зноя, и в день нашего отъезда стояла самая несносная жара. А нам надо было переходить через бесплодную равнину, которая тянулась мили на две. Раскалённый песок опалил ноги моей жене, которая под родительским кровом получила очень нежное воспитание и не привыкла к таким странствованиям. Она принялась плакать и скоро, выбившись из сил, упала на землю.

Я был в ужасном затруднении. В это время к нам подошёл караван купца, состоявший из множества волов, нагруженных товарами. Я со слезами на глазах рассказал ему о своём горе и просил его помочь мне добрым советом.

Купец подошёл к моей жене, внимательно осмотрел её, и сказал, что жизни несчастной женщины грозит опасность, останется она тут сидеть или пойдёт дальше.

— Чем видеть, как она умрёт у тебя на глазах, — продолжал он, — ты бы уступил её мне. Я её посажу на лучшего вола и она избавится от верной смерти. Ты лишишься её, это правда, но ведь лучше же лишиться её, зная, что она осталась жива, чем видеть, как она умрёт. Её одежда и украшения стоят, примерно, двадцать пять пагод[6], вот тебе тридцать пагод, и отдай мне свою жену.