Понятно, что подобное антихристианское поведение не могло долго оставаться безнаказанным, и обеспокоенный дьявольскими деяниями цыган епископ Парижа приказал табору уйти. И они ушли, не оставив проклятий городу, как показало время. Но Париж недолго оставался без новостей: прошло всего несколько недель, и буржуа доложил, что качество вина улучшилось, а цены на него упали, но главное, в столицу из Гуно приехала молодая особа 28–30 лет по имени Марго — лучшая теннисистка мира (тогда в теннис — «мяч» — играли на улице Гренье Сен-Лазар и у Пти Тампль). Марго играла обеими сторонами ракетки (веское доказательство того, что ракетки были в ходу уже в то время) и, как взволнованно пишет буржуа, могла стать достойным противником самым сильным теннисистам-мужчинам.
Кроме всего вышеперечисленного, автор упоминает праздники, колебания цен на пиво и лук, ужасные кровопролитные стычки с англичанами, арманьяками и бандитами, прозванными «живодерами», они промышляли на дорогах между Парижем и пригородами. О большой политике автор говорит изредка и с явным неудовольствием. Мемуариста больше волнует движение транспорта по улице Сен-Мартен, на которой он проживал. Но изредка большая политика подступала к дверям его дома: в 1436 году на Гран Сен-Мартен внезапно появилось примерно три сотни англичан, они стучали во все двери и кричали: «Святой Георгий! Святой Георгий! Вы, французские предатели, мы всех вас убьем!». В конце концов они ворвались в дома «благородных, достопочтенных» Жана ле Претра и Жана де Крустеза и «закололи их десять раз».
На улицах в те времена раздавались крики странствующих торговцев, нищих и хозяев многочисленных лавок. Хотя закон 1270 года запрещал последним затевать свары с покупателями, входящими в магазины конкурентов, торговцы назойливо приставали ко всем и каждому. Представители разных профессий выкрикивали короткие стишки и переговаривались на собственном сленге (отдельные словечки дожили до XX века). Женщины обычно продавали муку, фрукты, одежду, мебель и посуду; мужчины же занимались мясом, вином и более серьезными вещами. Городские глашатаи и стража криком объявляли о новостях, казнях и сообщали время дня.
Да, жизнь Парижа и вправду походила на «Великий карнавал» Вийона — была живой, переменчивой и вместе с тем крайне жестокой. Буржуа-писателя волновали нужды «le menu people», простого люда, не имевшего никакого влияния не только на политику государства, но и на собственную повседневную жизнь. Он много рассуждает о ценах на продукты, рассказывает о жизни бедноты: «Они питаются плохим черным хлебом, иногда гнилыми фруктами и даже трупами собак». Во всем этом автор винит злых аристократов. Он бросает это обвинение как бы между прочим, такое суждение об аристократии бытовало среди горожан среднего достатка подобно легкому отношению к смерти.
Тела умерших на улицах в те времена не были редкостью. Вийон посвящал свои прекрасные элегии бродягам, замерзшим на набережных Сены в жестокие зимы. Но смердящие трупы умерших во время чумы вовсе не были романтичным элементом пейзажа, а прокаженные и голодающие, лежащие в уличной грязи, не вызывали возвышенных чувств. Умерших собирали вечерами, словно мусор; тела вывозили на кладбище Невинно Убиенных и складировали в прилегающих к нему склепах-галереях.
Кладбище Невинно Убиенных в центре Парижа долгое время было неотъемлемой частью жизни города. Изначально это был римский некрополь, устроенный согласно имперской традиции у дороги, ведущей в город. Париж рос, втягивая кладбище в свои пределы, и в конце концов оно оказалось в центре средневекового города. Здешняя земля — довольно небольшой участок в центре правобережья размером со среднюю городскую площадь — считалась чудодейственной и якобы обладала такой силой, что «ела трупы», т. е. тела в ней сгнивали до костей за несколько дней.
Смерти парижане не боялись, хотя, само собой, избегали ее как могли. Легендарное кладбище навещал Вийон и его бесчисленные поклонники — это был известный рассадник проституции и очаг прочих «подлых» затей и деяний. Сюда тянулись мелкие воришки, бродяги, назойливые торговцы вином. Власти же, под влиянием предрассудков или по иной причине, оставались равнодушными и игнорировали слухи о дурной славе района.
Мелкие преступники и полиция понятия не имели о том, что некроманты и алхимики считали, будто эти земли наделены волшебными свойствами, приходили сюда ночами в поисках материалов для «научных экспериментов» (дом, предположительно принадлежавший алхимику Никола Фламелю, покрыт алхимическими символами и по сей день стоит на улице Монморанси — в двух шагах от кладбища).