Париж: анатомия великого города

Жизнь ухудшалась с устрашающей скоростью. Бедные и голодные горожане ночами пробирались на кладбища. Они выкапывали кости, мололи их в муку и пытались печь из нее хлеб. Большинство же просто ели эту пыль, которая называлась «хлебом мадам Монпансье», по имени фанатичной католички, танцевавшей на улицах города на празднике в честь смерти Генриха III.

Ужасные последствия голода проявлялись и по-другому. Однажды утром граф де Намюр выходил из дома, чтобы проинспектировать стены города. Охранник предупредил его, что идти в сторону улицы Фран-Буржуа не стоит: «Там змеи и ядовитые гады поедают мертвую женщину», — сообщил испуганный слуга. И такие голодные галлюцинации были обычным делом. Отчеты сообщали о каннибализме, царившем во всем городе. Возможно, самая печальная история из всех повествует об аристократке-вдове, у которой двое детей умерли от голода. Не имея возможности купить хлеб, она и ее горничная зажарили детей и две недели со слезами на глазах питались ими. Затем спустя несколько дней обе женщины умерли. «В начале осады парижане были исполнены гордости и достоинства, — писал современник, — но быстро дошли до жалкого состояния: ели кожаную утварь и друг друга. За три месяца умерло более ста тысяч человек. На улицах росла трава, лавки были закрыты, ничто не двигалось. В городе царили ужас и тишина».

Слишком много крови

Многие, если не все, парижане считали, что спасти город может лишь чудо. И в конце сентября оно почти произошло: Мадрид выслал войска на помощь католическому Парижу. Впервые за несколько месяцев в город прибыли баржи с зерном. Сорбонна объявила всех умерших за время осады мучениками, а святые отцы, словно позабыв о тридцати тысячах смертей, объявили о победе Парижа.

Очень скоро стало очевидным, что это не победа, а только продолжение битвы за город. Генрих хоть и отвел войска, поражения не признал. Не единожды он пытался проникнуть в город с помощью диверсантов. В феврале 1591 года отряд солдат Генриха предпринял попытку проникнуть в Париж через ворота Сент-Оноре под видом торговцев мукой. Решительно настроенные католические защитники уничтожили всех диверсантов и разворовали мучной обоз. Следующие несколько месяцев подобные инциденты случались не раз.

Лига, однако, не смогла правильно оценить настроения горожан. Несмотря на усилия совета Шестнадцати и на стремление вычистить парижский парламент и свору коррумпированных городских чиновников, население было недовольно властями, которые казались глухими к всеобщим страданиям. В ноябре недовольство переросло в восстание. Искрой, зажегшей пламя, стал суд над двумя клириками, Мажистри и Брижаром, которых обвинили в симпатиях к осаждающему столицу монарху. Брижара оправдали во время суда, а Мажистри отделался мягким приговором. Из-за снисходительного судебного решения Лига пришла в ярость и потребовала, чтобы обвиняемые священники публично отреклись от своих убеждений. Некий священнослужитель из церкви Сен-Жак заявил, что пришло время «поиграть ножами». Фарс с отречением имел кровопролитное продолжение: вопреки всем законам толпа убила чиновника Бриссона и прочих заседателей суда и повесила всех на окнах Пти-Шатле.

Католическое единство устояло, раскола не произошло. Герцог Майенский хоть и осудил фанатиков, линчевавших Бриссона, но, зная настроения общества, казнить обвиненных священников не решился. Одновременно буржуазия перестала внимать фанатичным речам клириков и начала остывать от жара религиозных убийств. До мира было еще далеко, но усталость от насилия накопилась, Париж видел слишком много крови.

Фракция уставших от осады парижан, которая назвалась «les politiques», решила, что единственный выход из сложившейся ситуации — переговоры. Даже герцог Майенский склонялся к этой точке зрения и, не обращая внимания на угрозы настоятеля прихода Святой Женевьевы и священника церкви Сент-Юсташ отлучить его от церкви, в марте 1592 года лично возглавил делегацию, направившуюся к Генриху. Главным вопросом переговоров было обращение Генриха в католичество.