Париж. Полная история города

Счастливейших праздников… Чтобы было понятно, это в XXI веке Париж – туристическая Мекка, где все стремятся сфотографироваться на фоне Эйфелевой башни, Лувра или Триумфальной арки. Но в Париже 1920-х гг. Хемингуэй уходил писать в кафе потому, что в съемной квартире условий для работы не было: плакал маленький сын, да под окнами неустанно визжала пила лесопилки. Конечно, теперь на стенах этих кафе висят таблички с указанием, что здесь бывал знаменитый писатель, но тогда никаким писателем он еще не был. Он только стремился им стать. И для него Париж не был глянцево-легендарным местом. Для Хемингуэя Париж – это узкие улочки, булыжные мостовые, по которым тарахтят колеса тележек уличных торговцев, крохотные темные лавчонки, холод зимнего дождя, дешевые кафе, съемные квартиры, резкие, иногда тошнотворные запахи. В частности, на первой странице книги фиксируется такая картинка: «Кафе “Дез аматёр” было отстойником улицы Муфтар, чудесной узкой людной торговой улицы, которая вела к площади Контрэскарп. Низенькие туалеты старых домов – по одному возле лестницы на каждом этаже, с двумя цементными приступками в форме подошвы по сторонам от очка, чтобы жилец не поскользнулся, – опорожнялись в отстойник; ночью их откачивали в цистерны на конной тяге. Летом, при открытых окнах, ты слышал звук насосов и очень сильный запах».[162]

Современный читатель, имеющий свое собственное представление о том, что такое Париж (например, по картинкам в интернете), и поверить не может, что на улице города можно было увидеть пастуха, который доит козу. Но Хемингуэй в «Празднике, который всегда с тобой» фиксирует знаки времени – звон трамвая перекликается со звоном колокольчика пастуха. Он дает очень точную картину, в которой прописаны все детали: быт, встречи, еда и т. д.

Да, парижская жизнь не баловала Хемингуэя, и все же он вспоминает о ней с ностальгией и юмором. Эти воспоминания оформлены в виде советов из будущего самому себе, начинающему американскому писателю, живущему в столице Франции. Характерный пример такого совета: когда в Париже живешь впроголодь, лучше всего пойти в Люксембургский сад, где тебя не смутит ни вид, ни запах съестного. А еще – когда ты голоден, лучше воспринимаются картины в музее.

Париж, показанный Хемингуэем, – зримый, объемный, почти осязаемый. И, кстати, в своей книге он рассказывает о поисках собственной манеры письма. Например, он пишет: «Я исходил из своей новой теории, что можно опустить что угодно, если опускаешь сознательно, и опущенный кусок усилит рассказ, заставит людей почувствовать больше того, что они поняли».[163]

Именно поэтому Хемингуэй сохраняет только каркас событий, тогда как детали либо затушевываются, либо, напротив, усиливаются в зависимости от художественной необходимости. Он избегал пышных определений, таких как «потрясающий», «великолепный» или «грандиозный». Он старался писать об обыденных вещах просто, не разыгрывая из себя всезнающего Господа Бога. И работал он мужественно и прилежно, не пренебрегая ни удачей, ни социальными отношениями.

В кафе. 1920-е годы

Зима в Париже заставляла Хемингуэя приспосабливаться: «Я знал, сколько будет стоить пучок прутиков для растопки, три перевязанных проволокой пучка сосновых щепок длиной в половину карандаша и вязанка коротких полешков, которые я должен купить, чтобы согреть комнату».[164]

Надо сказать, что холод преследовал Хемингуэя всегда и везде. В его книге читаем: «Закончив работу, я убирал блокнот или бумаги в ящик стола, а несъеденные мандарины – в карман. Если оставить их в комнате, они за ночь замерзнут».[165]

А что такое зима в Париже в 20-е годы ХХ века? Это постоянная забота о покупке хороших дров и угля для камина, чтобы комната быстро не остывала.

Что же касается социальных отношений, то о своем знакомстве с Сильвией Бич Хемингуэй говорит так: «В те дни покупать книги было не на что. Книги можно было брать в платной библиотеке “Шекспир и компания” на улице Одеон, 12; библиотека и книжный магазин принадлежали Сильвии Бич. На холодной ветреной улице это был теплый веселый уголок с большой печью, топившейся зимой, с книгами на столах и полках, фотографиями знаменитых писателей, живых и покойных. Фотографии были похожи на моментальные снимки, и даже покойные писатели выглядели так, как будто еще были живы. У Сильвии было очень живое лицо с резкими чертами, карие глаза, живые, как у маленького зверька, веселые, как у девочки, и волнистые каштановые волосы, которые она зачесывала наверх, открывая красивый лоб, и обрезала пониже мочек, а сзади – над воротником коричневого бархатного жакета. У нее были красивые ноги, и она была добрая, веселая, с интересом к людям, обожала шутить и сплетничать».[166]