Бодлер был уверен, что женщина – это общая гармония, причем не только в осанке и движениях, но также и в шелках окутывающих ее тканей.
Он задавался вопросом: «Какой поэт, описывая наслаждение, испытанное им при появлении красавицы, решится отделить женщину от ее наряда? Найдется ли человек, которому не случалось бы на улице, в театре, в Булонском лесу бескорыстно восторгаться до тонкости продуманным нарядом и уносить с собой его образ, неотделимый от красоты той, кому он принадлежал, соединяя мысленно воедино и женщину, и ее платье?»[209]
Галерея французской моды и костюмов. 1778 год
Переходя к моде и украшениям, Шарль Бодлер утверждал, что большинство ошибочных представлений о красоте порождены ложными моральными понятиями XVIII века. По его мнению, тяга к украшениям – это один из признаков благородства, искони присущего человеческой душе. Народы, которые развращенная цивилизация с глупым высокомерием и самодовольством именует дикарями, «ощущают духовность одежды так же непосредственно, как дети. И дикарь, и ребенок своей наивной любовью к блестящему, к разноцветным перьям, к переливчатым ярким тканям, к высокой торжественности искусственных форм, свидетельствуют об отвращении к реальному и, сами того не зная, доказывают нематериальность своей души».[210]
Мода – признак устремленности к идеалу, которая всплывает в человеческом мозгу над всем грубым, земным и низменным, что откладывается в нем под воздействием естественной жизни; мода – возвышенное искажение природы или, вернее, постоянная и последовательная попытка ее исправления. Было разумно отмечено (впрочем, без выяснения причин), что все моды хороши, вернее, хороши относительно, поскольку каждая из них является новой, более или менее удачной попыткой достижения прекрасного, приближением к идеалу, тяга к которому постоянно дразнит неудовлетворенное сознание человека.
Шарль Бодлер был уверен, что «все моды были закономерны и тем хороши в свое время».[211]
Он писал: «Женщина права и даже как бы следует своему долгу, когда старается выглядеть магической и сверхнатуральной. Она должна очаровывать и удивлять. Она идол и потому должна украшать себя золотом, дабы вызывать поклонение. Она должна прибегать к любым ухищрениям, чтобы возвыситься над природой, чтобы легче покорять сердца и поражать воображение».[212]
Если же вернуться к парижской моде, то одержимость, с которой парижане в XVIII веке относились к моде, поражала иностранцев: они словно каждый день изобретали новую моду. В 1773 году неаполитанский дипломат маркиз Доменико Караччиоли писал: «В Париже, чтобы не заметить моды, вам придется закрыть глаза. Вся обстановка, улицы, магазины, кареты, одежда, люди, – все представляет лишь ее <…> Костюм, который носили сорок дней, благородные люди считают слишком старым. Им хочется новых тканей <…> современных идей. Всякий раз, когда появляется новая мода, столица страстно увлекается ею, и никто не осмеливается явиться на публике без нового наряда».[213]
Иллюстрация журнала «Галантный Меркурий». 1678 год
Понятно, что это лишь гипербола, на самом деле модный силуэт менялся не очень быстро, хотя публика действительно часто увлекалась новыми расцветками, отделкой и аксессуарами. В XVIII веке в Париже были модны длинные чулки на подвязках (часто ярких цветов под яркое платье), дамские чепчики с вишнями, был моден «цвет парижской грязи» и «цвет гусиного помета». А упомянутая выше Роза Бертен, модистка Марии-Антуанетты, ввела в моду цвет «блохи в период родильной горячки».
Уже в XVIII веке парижская мода начинала принимать современные формы. И она больше не зависела от пристрастий двора. Теперь лишь некий эфемерный коллективный вкус парижан определял, что следует носить, и это уже не имело ничего общего с торжественным великолепием Версаля.
Мужская мода. 1678 год
В начале XVIII века дамы все чаще отказывались от парадного пышного туалета в пользу «