Париж слезам не верит

— Хочешь, я тебе прямо тут, не сходя с места, найду жену? — поразительно, но Бенкендорф не издевался.

— В Булонском лесу? Она что, олень? — фыркнул граф.

Вместо ответа его друг отстегнул от пояса чёрный кожаный футляр, извлёк из него походную подзорную трубу — удивительная запасливость! — и, приложив к глазу, начал обозревать окрест.

Спутники стояли на краю пологого склона. Песчаная дорожка уводила вниз в заросший сиренью овраг, дальше опять поднималась наверх, где над откосом, за стеной каштанов, прогуливалась нарядная публика.

— Всех не знаю, — сообщил Бенкендорф, — но вообще, кое-кто есть. Вот, например, графиня Головина с дочками. Хотя они не подходят. Мамаша тайно приняла католичество и мечтает выдать девок замуж за здешних потрёпанных аристократов… Вот Княгиня Белосельская с тройняшками. Чудно! Жаль, запрещено многожёнство. Можно было бы взять троих сразу, но, с другой стороны, они одинаковые — никакого удовольствия… Стоп! А это кто? Глазам не верю! Лиза! Лиза Браницкая. Не может быть! Они с матушкой не в Петербурге?

Не успел Михаил ничего сказать, как Христофорыч с воплем: «Какой сюрприз!» — устремился вниз по склону.

— Это Браницкие! Славное семейство! — торопливо пояснял он на ходу. — Старая графиня — близкая подруга вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, ну и, естественно, моей maman. Прежняя закалка! Таких теперь днём с огнём! Цени случай! Племянница князя Потёмкина, держится, как будто лично брала Очаков! Лиза — её младшая. Фрейлиной при дворе. Не служит — числится. В качестве особой милости. Ещё покойная государыня Екатерина подарила ей шифр на крестины. Зимой они живут в имениях, а летом в Петербурге. Или наоборот, как вздумается графине. Я с ними коротко знаком. Не могу не засвидетельствовать почтение. Лиза — милейшая душа. Ну, просто праздник!

Воронцов не чувствовал уверенности, что хочет разделить с другом его торжество. Но от Шурки не так легко было отвязаться. Он галопом миновал овраг и взлетел на противоположный склон, где нос к носу столкнулся с невысокой девушкой в кремовом платье и шляпке с розовыми лентами. Необычного в ней было только то, что она держала в руках сразу четыре сложенных зонтика от солнца, а две кудрявые болонки на длинных поводках тянули её в разные стороны. Барышня явно кого-то ждала. Иначе трудно было объяснить её багаж.

— Лиза! Елизавета Ксаверьевна! — закричал Бенкендорф. — Ваше сиятельство!

Она обернулась, заметила знакомого и просияла. При этом её лицо — самое обыкновенное, сколько Михаил мог судить — исполнилось такой теплоты и искренней радости, что любо-дорого посмотреть.

— Саша! Вы здесь? Какой подарок! Мама будет счастлива вас видеть! — Браницкая осеклась, понимая, что говорит при незнакомом человеке и следует сначала позволить Бенкендорфу представить их друг другу, а уж потом обмениваться восторгами по поводу встречи.

Шурка живо отрекомендовал друга и пустился в расспросы.

— Очень польщена знакомством. — Лиза не осмелилась поднять на Воронцова глаз, тем более подать руки для поцелуя. — Я о вас много слышала. Мой кузен Раевский служит у вас адъютантом.

— Вот как? — Михаил не знал, что сказать. Он ровно относился к Раевскому, но не держал его среди своих доверенных лиц и не был уверен, что, «слыша много», барышня услышала хорошее. Сын знаменитого генерала отличался ядовитым языком.

Из затруднения друга вывел Бенкендорф. Он накинулся на старую знакомую с расспросами, и она оживилась. Шурка отобрал у девушки лишние зонтики, а Михаилу всучил поводки болонок, о чём граф, конечно, не просил. Все втроём пошли по дорожке.

— Я думал, вы в Петербурге? Твоя матушка манкирует двором?

— Счастье, что мы сюда выбрались, — отозвалась Лиза. Воронцов заметил, что с Бенкендорфом она ведёт себя уверенно, и мигом перешла на «ты»: — Вообрази, Шура, каких трудов мне стоило её уговорить. Но приезд ко двору нынче летом был бы катастрофой.

— Почему?

— Да потому что maman в бешенстве от польской конституции. Вернее, оттого, что нам самим ещё ничего не дали, в то время как полякам… ну ты понимаешь. — Она метнула на Михаила быстрый испуганный взгляд, не зная, можно ли говорить при нём.

Шурка незаметно кивнул, показывая, что всё в порядке, человек не из болтливых.

— И вот представь, — продолжала Лиза. — Матушка сидела бы у вдовствующей императрицы, зашёл бы государь, а она брякнула бы что-нибудь в своём духе. Ты же её знаешь.

— Да-а, — протянул Бенкендорф, — твоя матушка может.

— Нас просто Бог упас от поездки в столицу. Надеюсь, Париж её развлечёт.

Воронцов не мог не отметить, что это матушке стоило бы заботиться, как развлечь дочку на выданье.

— Вы ведь здесь не одни? — спросил Шурка, кося глазами на зонтики.

— С нами мои кузины Раевские. Четыре штуки, — рассмеялась Лиза. — Они катаются на верблюде.

— На каком верблюде? — как по команде, вскинулись генералы.

— Вы не знаете? — удивилась девушка. — Здесь египетские мамелюки из бывшей армии Наполеона. Они катают гуляющих и собирают деньги на дорогу домой.

Бенкендорф прищурил глаза.