Париж слезам не верит

— Ну, положим, домой они не поедут. Сначала небось пособирали, поняли, какой это верный доход, и обосновались в Париже со своими верблюдами. Любопытно глянуть. Миша, ты видел верблюда?

Граф вообразил верблюжий эскадрон в снегах под Малоярославцем и помотал головой. Спутники двинулись по тисовой аллее и вскоре очутились у мраморного обелиска времён Людовика XIV. Вокруг него, мерно покачиваясь, бродили корабли пустыни с цветными полосатыми подушками меж горбов. Мамелюки в театральных фесках, жилетах и шароварах зазывали публику на ломаном французском и, что странно, русском языках. За шёлковыми кушаками у них торчали кривые кинжалы в усыпанных стекляшками ножнах. На руках было столько перстней, что пальцы едва гнулись. Словом, мамелюки с успехом заменяли в Париже цыган и вели себя столь же развязно.

— Во-он мои кузины. — Лиза указала куда-то вперёд. — Им дали белого и каракового.

— А ты почему не катаешься? — прокурорским тоном вопросил Бенкендорф.

Девушка смутилась.

— Сажают только по двое. А потом, — она опустила голову, — я боюсь. Говорят, они плюются.

Но Шурка решил от неё не отставать.

— Я тебя знаю, — настаивал он. — Тебе ведь хочется покататься. Потом будешь жалеть. Вечно ты всё всем уступаешь!

— Но мне, честное слово, страшно! — оправдывалась Браницкая.

— А со мной? Если я тоже поеду?

— Ну… если ты хочешь…

— Хочешь ты, — наставительно сказал генерал, подняв палец. — Пойдём выберем верблюда.

Он всучил Воронцову зонтики и храбро двинулся к обелиску, где на траве лежали несколько животных вполне мирного вида. Избрав наименее потрёпанного, Шурка заплатил хозяину и жестом подозвал Лизу. Он с негодованием отверг помощь погонщика, сам подсадив девушку на первую подушку. Зверь всё ещё медлил подниматься, ожидая второго седока. Христофорыч сделал вид, будто собирается залезть, и вдруг взвыл, схватившись за колено.

— Что с тобой? — обеспокоилась Лиза.

— Пустое. Сейчас пройдёт. — Шурка принялся с силой растирать ногу. — Вступило в рану.

Воронцов в душе покатывался, никакой раны в ноге у Бенкендорфа не было. Злодей изобразил на лице крайнее раскаяние и вдруг подтолкнул друга вперёд:

— Миша тебя прокатит.

— Ты… ты… — зашипел граф, но было уже поздно. Христофорыч отобрал у него зонтики и болонок.

— Лезь, — цыкнул он на Воронцова. — Видишь, девица ждёт.

— Я с тобой потом поговорю, — графу пришлось оседлать верблюда, хотя чувствовал он себя полным идиотом.

Как видно, Лиза не была настолько наивна, чтобы не понять шуркиной дешёвой игры. Но с другой стороны, она и не была настолько наглой, чтобы открыто изобличить Бенкендорфа. Краснея и не зная, как себя вести, девушка сидела, сжавшись в комочек. А погонщик тем временем поднял верблюда и пустил его по большому кругу. Ощущение не было приятным. Их покачивало, как в лодке, из стороны в сторону. Высота не позволяла просто спрыгнуть. Только упасть и только — вдребезги.

— Вон мои кузины, — сказала Лиза, чтобы что-нибудь сказать. Она спиной чувствовала, что спутник сердится, а поскольку все всегда сердились на неё, то девушка привыкла считать себя виноватой. Между тем граф посылал гневные тирады совсем не в её адрес. «Ну, Шурка! Ну, предатель! Навернусь, стыда не оберёшься!» Однако, несмотря на раздражение, Воронцов посчитал, что будет невежливо не проследить за указующим перстом спутницы.

— Ваши родственницы едут на белом? — любезно осведомился он. Надо же чем-то заполнять паузы.

Найдя глазами верблюда-альбиноса, Михаил поразился его неровному шагу, а в следующую секунду понял, что зверя понесло. С каждой минутой он всё убыстрял бег, вскидывая ноги и мотая головой. Возможно, его укусила оса, может, он увидел незнакомого самца-верблюда и пришёл в ярость. С жеребцами такое бывает. Думать нужно было не о причине, а о последствиях. Барышни визжали во весь голос. Их мотало, как при шторме. Погонщик гнался за скотиной, но та не слушала его окриков. Лучшим выходом было пристрелить взбесившуюся тварь. Но, падая, она могла покалечить всадниц.

В это время из толпы гуляющих выбежал рослый плотный человек в зелёном пехотном мундире. Он кинулся наперерез верблюду, повис на его мотающихся поводьях с помпонами и, как Геракл, удерживающий коней Диомеда, упёрся ногами в землю. Для такого подвига нужна была недюжинная сила. И недюжинная же храбрость. Животное рванулось, яростно закрутило головой и заплясало на месте. Тут подоспевшие мамелюки облепили его гроздьями, накинули верёвки и, когда барышни, как груши, посыпались вниз, опрокинули и стреножили.

Михаил почёл за благо приказать погонщику остановить их вполне смиренную скотинку.

— Вы хотели бы слезть? — спросил он спутницу.

— О да! — выдохнула Лиза.