Париж слезам не верит

Граф облобызал пухлую ручку Александры Васильевны, хозяйка плавным жестом указала ему на диван у окна. Там за небольшим круглым столиком он и вынул из папки принесённые бумаги. В глубине души Михаил Семёнович надеялся, что госпожа Браницкая понимает в них столько же, сколько он сам и не станет мучить его вопросами. Не тут-то было. Сохранявшая завидную остроту зрения графиня пользовалась очками только для солидности. Её длинные пальцы живо шуршали документами. Как оказалось, последние были разложены в неправильном порядке. За что её сиятельство не преминула выговорить гостю. Кое-чего недоставало, что-то описывалось недостаточно подробно. Александра Васильевна поминутно восклицала: «А этот лес? Он ваш, или просто так на плане нарисован? Его в сказках нет». Или: «Запруда на реке какого года постройки? Акведук над ней каменный?» Излишне говорить, что Воронцов, своих имений в глаза не видевший, не знал, чем удовлетворить её любопытство. Он сидел, как на иголках. Отвечал невпопад. Был уличаем в неосведомлённости и даже в откровенной лжи.

Графиня насмешливо поглядывала на него поверх очков, а Михаил чувствовал себя учеником, проваливающимся на экзамене. «Чёрт возьми, я командир корпуса!» — думал он, всеми фибрами души стремясь в Мобеж, где у него не было ни одного упущения по должности. В этот миг служба представлялась ему истинным раем, каменной стеной, прочнейшей из житейских защит. «Господи, за что они меня так мучают?» — взмолился генерал. И тут старуха сказала:

— Всё это не годится.

Воронцов непроизвольно открыл рот.

— Ваш управляющий вас обманывает, это видно невооружённым глазом, — продолжала строгая метресса. — И что самое скверное — вы ему в этом потакаете.

— Я? — поразился Воронцов. — Но я там даже не был…

— То-то и беда. Там живёт четыре тысячи человек. Вы им толком не хозяин, не судья и не защитник от произвола властей. Они нищают, спиваются, бегут, а вам и дела нет.

— Но послушайте, мадам. — Михаил не знал, почему оправдывается. — Я служу с восьмисотого года. Отпуск имел один раз для излечения от лихорадки. Жены у меня нет, за имениями смотреть некому.

— А им-то что? — Александра Васильевна постучала очками по плану. — Невинным душам, отданным Богом на ваше попечение? Вы обязаны поспевать, молодой человек. Иначе не достойны носить своё звание. Дворянин — не только слуга царю, но и отец крестьянам. А вы кому отец? Гулякам-офицерам, наплодившим долгов по кабакам и у публичных девок?

Она сердилась и не скрывала этого.

— Теперь надумали их продавать. — Барыня ткнула пальцем в толстенную папку с подушной сказкой за прошлый год. — Гоже ли? И ради кого?

— Это моё дело. — Генерал не намерен был выслушивать нравоучений. — Если вам угодно торговать имение, назовите цену. Если нет, то я сыщу другого покупателя.

— Долго искать будешь! — рассмеялась графиня. — Деньги-то тебе нужны немалые. Таких сейчас, почитай, во всём Париже нет. Потерпишь и меня, старуху, с моей правдой.

— Сударыня, я лишь прошу вас держаться предмета нашей сделки. — Воронцов усилием воли подавил гнев. — Возможно, вы правы и мои крепостные заслуживают лучшего хозяина. Но теперь не об этом речь. Доверенные под мою команду люди в крайних обстоятельствах. Я не могу бросить их на произвол судьбы. Угодно вам покупать?

Александра Васильевна задумалась. Сидела напротив него, склонив голову набок, и долго молчала, покусывая дужку очков.

— Да-а, — протянула она наконец. — Видала я в жизни дураков. Но таких… И в кого вы, с позволения спросить, уродились? Дед ваш, Роман Большой Карман, возами взятки брал. Тётка за копейку душилась, позументы со старых камзолов спарывала. Дядя-канцлер целые таможенные сборы умыкал, за его воровством чуть торг с китайцами не прекратился…

— Сударыня! — вскричал Воронцов, потрясённый её наглостью. — Кто вам позволил? Вы понимаете, что говорите? Да если бы мне хоть на секунду пришло в голову… я бы никогда не переступил порога этого дома! Да ваш хвалёный дядя сам… целые рекрутские наборы…

— Молчать! — рявкнула графиня, поднимаясь с дивана и шумно роняя документы на пол. — Как смеешь? Щенок! — Она метала глазами шаровые молнии. — Мой дядя! Да ты хоть знаешь, кем он мог бы тебе быть?

— Я слышать вас более не желаю. — Михаил не повысил голоса. Он просто побелел, как крахмал, и, вскочив, торопливо направился к двери.

— А бумажки твои ты мне предоставляешь собирать? — крикнула ему вслед старуха.

Генерал не удостоил её ответом.