Париж слезам не верит

— Осмелюсь доложить, — буркнул Казначеев, — что наши имения под Калугой. Я собираюсь жениться на тамошней уроженке. Чтобы деревни были рядом.

Такой вполне здравый взгляд на брак удивил Воронцова своей житейской основательностью. Даже беспросветностью. Почтя адъютанта лишённым высоких устремлений, Михаил Семёнович отвернулся и уже за всю дорогу не сказал ни слова.

Теперь они вступали в зал, где кружились пары. Сразу за лестницей в небольшой малиновой прихожей, стены которой были забраны лионским шёлком, гостей встречала графиня Головина. Дама старше средних лет, черноволосая, живая, уже потерявшая намёк на красоту, но грациозная и великосветски снисходительная ко всем. Она не показала, что польщена прибытием командующего — птицы редкой и высокого полёта. Весь век вращаясь при дворе, графиня знала цену минутной должности, тогда как её собственное положение оставалось незыблемым. В лице начальника оккупационного корпуса она приветствовала молодого графа Воронцова, человека своего круга и даже, вероятно, в каком-то колене родню. Его адъютант был само собой разумеющимся, бессловесным и безымянным приложением, но тоже удостоился кивка.

Казначеев знал своё место и не выпячивался. Он вступил в зал на шаг позади начальника, сопроводил его к креслам в ротонде, где под защитой занавесей и колонн чинно восседали старушки. Подождал, пока подоспевший Бенкендорф не представит друга тем из почтенных матрон, которые видели «сына графа Семёна» впервые, а потом, по знаку Воронцова, растворился в воздухе. Им не интересовался никто из высокопоставленных особ, и можно было спокойно отойти в сторонку, поглядеть на танцующих, даже пригласить какую-нибудь маменькину дочку в уборе поскромнее. Руби сук по себе.

Между тем граф бросил по сторонам скользящий взгляд, отметил про себя присутствие в зале Мишеля Орлова. Тот тёрся у кипарисовой лесенки на галерею с музыкантами и явно выцеливал одну из барышень Раевских. Сёстры чинно сидели у стенки и втягивали животы всякий раз, когда мимо проходил потенциальный кавалер. Екатерина исподтишка метала на пехотного генерала взоры быстрые, как языки пламени. Но Орлов то ли не замечал их, то ли не осмеливался заметить. «Пригласи её, дурень! — мысленно обратился к нему Воронцов. — А то другой найдётся». Так и есть, возник некий нафабренный чиновник Министерства иностранных дел, немолодой, с длинным лошадиным лицом и сахарными манерами. Катенька вздохнула, кинула на укротителя верблюдов укоризненный взгляд и пошла плясать мазурку.

Когда-то граф Михаил танцевал неплохо. Но теперь, после двух ранений в ногу, мог позволить себе только полонез — медленный, плавный, напоминавший шествие. Им обычно открывали и закрывали бал. К началу Воронцов опоздал и сейчас почти сожалел об этом. Была возможность прибыть вовремя! Но он слишком деловой, занятый, серьёзный человек, чтобы не опаздывать на вечеринки! А сам провертелся перед зеркалом, поправляя чёрный шёлковый галстук, так, чтобы, по уставу, из-под него не виднелся белый воротник рубашки. И решая, сколько орденов надеть, ведь бал — случай почти партикулярный.

Мимо него в мазурке промелькнул Шурка. Этому всё ничего! Он вёл какую-то молоденькую даму, болтавшую с ним без умолку, но не упускавшую нужной фигуры и весьма изящно перебиравшую шёлковыми туфельками по паркету. Кажется, её туалет был самым дорогим, и при этом она держалась в нём без показной важности, которая обычно нападает на девиц в новых нарядах. Над чёрной точёной головкой изгибалось белое журавлиное перо, вставленное в жемчужный эгрет. А обнажённые плечи цвета топлёного молока вздрагивали при каждом повороте или поклоне.

«Весьма!» — не мог не отметить граф. Вкус Бенкендорфа никогда не подводил. Вечно ему доставалось всё самое лучшее! Мазурка кончилась, Шурка повёл даму к её месту рядом с Раевскими, но дорогой споткнулся глазами о Воронцова и остановился.

— Лиза, а где матушка? — спросил он у спутницы.

Та посмотрела по сторонам и, увидев старую графиню, вероятно, выходившую перед этим, удовлетворённо кивнула:

— Пойдёмте, Шура, надо поздороваться с их сиятельством и представить его maman.

Они приблизились. Мадемуазель Браницкая присела в глубоком реверансе, Михаил наконец поцеловал ей руку. Граф всё ещё не мог осознать, что перед ним та самая барышня с четырьмя зонтиками. Хотя ничего особенного в ней не изменилось. Здесь, на балу, она держалась так же уверенно, как при прощании с ними в парке. Лицо спокойное, мягкое, полное достоинства. Движения плавные, грациозные. Ничего нарочитого, показного, чересчур оживлённого. Или, напротив, холодного. Ни высокомерия. Ни панибратства. Два дня назад Лиза выглядела почти по-деревенски. Сегодня было видно, что значительную часть жизни она провела при дворе и гораздо более искушена, чем могло показаться.

Бенкендорф и Воронцов проследовали в ротонду к старой графине, а мадемуазель Браницкая вернулась на своё место. Было бы неприлично, если бы в общем разговоре она показала, что познакомилась с графом раньше, чем её почтенная матушка.