Париж слезам не верит

— Может быть, вам отрастить бакенбарды? — предложил он.

На этом терпение Артура иссякло.

— Ну, всё! — рявкнул герцог. — Довольно! Я всегда брил щёки гладко и не собираюсь…

В этот момент с улицы раздался хлопок. Довольно сильный, чтобы от него распахнулись ставни, а по стеклу побежала длинная трещина. Белая накидка на Артуре взметнулась, смахнув ему в лицо пряди остриженных волос. В следующую секунду он кинулся к окну и до половины высунулся наружу, разглядывая круг. Комья земли, поднятые взрывом. Колышущаяся в воздухе пыль. Жалобное ржание из-за непроницаемой завесы дыма. Герцога удивило, что он не слышит голоса жокея.

— Мак Кормик! — окликнул командующий. — Уилл! Что там с лошадью?

Когда полотно пыли осело, Артур увидел, что Копенгаген носится по кругу. А берейтор лежит на боку у стены конюшни, куда его, вероятно, отбросило волной, и не шевелится. Люди прилипли к окнам первого этажа, но боялись выходить на улицу. Вдруг последует второй взрыв? Сорвав с себя простыню, его светлость бросился вниз и, грозным рыком отогнав пытавшихся было преградить ему путь офицеров, выскочил на задний двор. Трусы! Бестолочи! Дармоеды! Опять всё проворонили!

— Мак Кормик! Мак Кормик! Вы живы, чёрт вас дери?

Герцог уже знал, что жокей мёртв, и ругань неуместна, но не мог сдержаться. Он наклонился над телом несчастного. Голова начисто отсутствовала. Под спиной растеклась громадная лужа крови, чёрная на земле. Копенгаген ржал и дико косил глазами.

— Ну, мальчик, ну, тихо, тебе ли бояться? Иди сюда. — Артур сначала пошёл, потом побежал за жеребцом, который, казалось, никак не мог остановиться. Всё перебирал ногами и шарахался от хозяина. — Стыдно, старина, — укорял его герцог. — А помнишь, как стреляли при Буссако? А сколько дряни взрывалось под Витториа?

Конь только кидал головой и тревожно ржал. А потом загнанный к углу конюшни, начал пятиться задом.

— Да что с тобой, в самом деле?! — рассердился герцог. — Хватит! Посмотри на себя! И какого ты, собственно, цвета?

Только сейчас Веллингтон хорошенько разглядел лошадь. Копенгаген был грязно… белым. Противного из-за земли оттенка, со множеством мелких рыжих пятнышек, изобличавших его прежнюю масть и, как веснушки, покрывавших бока.

— Что с моим жеребцом?!

Солдаты уже появились во дворе. Красные мундиры замелькали на фоне серых стен. Они подняли и унесли тело Мак Кормика. Двое берейторов попытались помочь герцогу поймать коня. Но глупая скотина не давалась в руки, перекусала обоих и даже ухитрилась лягнуть хозяина. Артур отлетел фута на три, несколько минут наблюдал тёплое парижское небо, потом встал и велел всем уйти с круга. Пусть эта тварь набегается и устанет. Через час Копенгаген всё же подпустил Веллингтона к себе, он поостыл, одумался и виновато тыкался мордой герцогу в плечо.

— Ах ты, засранец! — с укором сказал ему Артур. — А если б ты меня убил?

Копенгаген перебирал большими чёрными губами по щеке, уху и волосам хозяина. Его потный бок неровно ходил, и конь всячески подставлялся под руки Веллингтона, требуя ласки.

— Я же тебя ещё и должен утешать! — возмутился герцог. — Ты дал мне копытом в живот. Знаешь, сколько народу советует тебя пристрелить? Целый штаб.

К этому моменту он уже знал, что случилось с лошадью. Доктор британского посольства, приехавший сразу после происшествия и обнаруживший, что бедняге Мак Кормику уже не поможешь, сделал интересное предположение:

— Я где-то читал, что белые лошади — просто седые, — заявил он. — Осмелюсь высказать гипотезу, что ваш конь поседел от страха. С людьми так бывает.

— Чушь! — возмутился Веллингтон. — Это боевая лошадь. Я могу посчитать, в скольких драках на нём ездил. И везде что-то взрывалось.

— Видите ли, ваша светлость, — не смутился врач. — Сама подготовка к бою, обстановка лагеря, звуки труб, марши, множество людей настраивают животных. Они привыкают чувствовать опасность и не шарахаться от неё. Сейчас же всё произошло внезапно. К тому же Копенгаген немолод. Я бы на вашем месте мысленно простился с ним.

— Ни за что.

Категоричность герцога было легко понять. Он одиннадцать лет ездил на рыжем. Все парадные портреты изображали их вместе. И даже картинка триумфального возвращения в Дублин теряла для Артура половину привлекательности без нетряской рыси Копенгагена.

Ночью конь скончался. Он не выпустил хозяина из стойла, потому что боялся оставаться один, и Веллингтон преспокойно растянулся на соломе. Артур не слышал, как гулкий бок жеребца прекратил ходить. С первым холодом в четыре часа утра герцог обнаружил, что его седой друг навсегда уснул, положив длинную голову ему на ноги.