Парни с планами (СИ)

И взгляд Баки становится стеклянным и растерянным, хотя казалось бы — дальше некуда.

— Уже обошелся без меня? — шипит он. — Поздравляю. Кто же этот счастливчик? Наверняка он недолго сомневался.

Отступать некуда. Сказать, что Баки прав — соврать и теперь уже бесповоротно испортить все зыбкое, хрупкое, тонкое и неверное, как паутина в лучах осеннего солнца, что тянулась от одного к другому все эти годы и драгоценней которой у Стива нет сокровищ. Ответить правду — стыдно так, что и при лунном затмении его щеки осветят три улицы вокруг.

Но выбирая из худшего и просто плохого, в этом доме, где стены тоньше бумаги, шелест шагов слышен на несколько этажей вниз, а зимой холодно так, что зубы сводит судорогой — здесь и сейчас Стив выбирает второе, гори они огнем, эти улицы.

— Я сам пробовал, — отчаянно признается он. — Один, и еще с… неважно… Это было неживое, не человек. Не веришь? Как ты мог подумать, что я с кем-то… В отличие от тебя…

— Но что я должен был подумать? — почти кричит Баки в ответ.

Стив, закусив губу, быстро отстегивает пуговицы подтяжек, надеясь только, что в полумраке не будут бросаться в глаза выпирающие колени под краем длинных трусов.

— Ты и не должен был думать, — шепчет он. — Это ненормально, я знаю лучше тебя, прочел много книг и говорил с разными людьми. Ведь я всегда был неправильным, другим.

— О да, именно поэтому я сегодня потратил целых три доллара.

Стив не присматривается, не смеет поднять глаза, но знает, что губы Баки сейчас расплываются в улыбке, и тот срывается с места, хватает Стива за надрывно всхлипнувший рукав рубашки и тащит в комнату, так, словно и не был пьян. Или он пьян сейчас, потому что — на самом деле! — с рассветом между ними точно многое изменится, и теперь уже этого не избежать.

— Покажи! — толкает он Стива на затертую обивку дивана.

Cейчас Стив бы сам не отказался от хорошего глотка, но бутылка осталась у двери, а рука Баки крепко держит его за плечо, откидывая на спину.

— Завтра, — находит в себе силы сказать Стив, — ты протрезвеешь и забудешь дорогу к моему дому.

И это последняя попытка воззвать к благоразумию — своему собственному или несправедливой судьбы, что в насмешку подарила хрупкому болезненному мальчишке еще и постыдную любовь.

— Как знать, — ухмыляется Баки и плавно стекает на коврик у дивана, скрещивая ноги, будто занимает место в кинотеатре, на полу перед самым первым рядом, чтобы лучше видеть. — Не откусишь пирог — не узнаешь начинки.

— Тогда нам лучше попрощаться прямо сейчас, — Стив и хотел бы сопротивляться, но взгляд Баки полыхает тяжелым и опасным огнем, и от этого в паху сматывается клубок горячего жара и гулко колотится внутри до самых барабанных перепонок. И — делай или сдохни! — Стив сдергивает белье, крепко жмурясь, чтобы ненароком не взглянуть на Баки.

— Помнишь, как Эриксон притащил те открытки, — шепчет Баки. — Иисусе, у меня стоял так, что я думал, пуговицы оторвутся и потолок пробьет, всё боялся, что ты заметишь.

— У меня тоже, — еще тише признается Стив, но все еще не разводит полы рубашки, сохраняя хоть видимость приличия. Хотя что уж там терять — стояк у него не хуже, чем в тот памятный раз, и он кожей чувствует внимательный взгляд и даже полоску света от уличного фонаря на обнаженном бедре и слышит, как Баки слегка присвистывает, усаживаясь поудобней:

— Ни фига себе, Стиви. Больше ни за что не назову тебя мелким, и, наверное, хватит устраивать тебе свидания. Мое счастье, что ни одна дамочка этого не видела. Они бы в очередь выстраивались, только чтобы…

Стив накрывает вставший член ладонью и сам дергается от того, насколько пронзительней, острее все ощущается под пристальным взглядом.

— Мне, прямо скажем, нечем похвастаться в этом случае, — в его тоне слышна улыбка, и Стив точно знает, что Баки врет.

— Я просыпался рядом с тобой семьсот тридцать шесть раз. Ты тоже плохой лжец, Баки Барнс.

— А из тебя никогда не выйдет звезды стрип-шоу, — смеется тот. — Погладь себя, подрочи, пожа-а-алуйста.

Это просьба, перед которой Стив не может устоять, поэтому скользит ладонью ниже, сжимает яйца и упирается пятками в край дивана.

Он слышит только глубокое прерывистое дыхание Баки и стук собственного сердца в ушах и сжимает веки так, что случайная слезинка путается в ресницах.

Стиву знакомы эти ощущения. Неспроста он зачитал учебник анатомии, ту старую брошюру, что случайно выискал у букиниста среди пыльных книг, и несколько совсем не приключенческих романов. Но глаза Баки вновь прожигают дыру — не на коже — в сердце, пока он сплевывает себе в горсть, водит ею по члену, задевая головку краем большого пальца.

Щеки горят, и воздух собирается под кадыком, чтобы вырваться наружу несдержанным легким стоном.

— Невероятно, Стив… — Баки то ли шепчет, то ли тоже стонет, зажимая рот ладонью, и это звучит так пошло и возбуждающе, что у Стива мутится в голове. — Но ты хотел показать мне кое-что другое…

— Иисус, Мария и святое семейство, — совершенно неуместно молится Стив, но не может — не хочет, к черту всех святых! — остановиться. — Только скажи, когда тебе станет совсем противно.