Пароход Бабелон

Он уже думал, история кончена, и ослабил внимание, как женщина, заняв прежнюю позицию на углу «Спартака», выдала отвратительный финал: сначала, поморщившись, показала пальцем на лепешки, где останавливались только что фаэтоны, а потом – как бы сорвала с головы парик и, превратив его в пуховку, начала придавать себе товарный вид, будто прихорашивалась в респектабельной дамской уборной.

Ефим отвернулся и пошел прочь.

Из-за этой шестиминутки он даже позабыл, что намеревался зайти в «Спартак», глянуть, как устроены местные кинотеатры.

«Народ, народ… Вот он тебе, весь народ, в лице одной уличной потаскухи».

Испорченное настроение отразилось в аптечной витрине, которая по дореволюционной привычке улавливала пешеходов со всеми их мыслимыми и немыслимыми недомоганиями, посылая вдогонку рецепт на неразборчивой латыни или, если в рецепте отпадала нужда, какое-нибудь крылатое латинское выражение.

– Миастения и психастения, – напомнил он витрине, которая в тот момент уступила место почерневшему камню.

А камень – зеленной лавке и новой витрине – скобяного магазинчика.

Ефим обогнул мотоциклетку, в коляске которой в белом милицейском шлеме с красной звездой дремал пушистый котенок, и остановился возле дома в готико-мавританском стиле.

Над окнами стрельчатые арки. Колонны обвивают пышные виноградные лозы.

Специально перешел дорогу, чтобы получше рассмотреть герб над парадным входом с роскошной мраморной ступенькой. Но герб, ослепленный советской властью, глухо молчал.

Следующая остановка была возле бань «Фантазия».

Ефим не поленился, обошел их кругом. Того стоило. В особенности ему понравились фонтаны на каждом из углов дома в виде обозленных львиных голов с вазами под их головами, в которых накапливалась драгоценная в этих местах вода.

Должно быть, именно про эти шикарные бани Мара ему и рассказывала. Значит, ее дом где-то совсем недалеко, буквально в пяти минутах ходьбы.

Выйдя на большую площадь, по которой в разных направлениях сновали сыплющие искрами трамваи, он решил перевести дух в чайхане «Бахар» – она напоминала ему турецкую шестилетней давности на острове Бююкада. Те же стаканы грушевидной формы, расписные чайники, медальные самовары; то же великолепие припудренных, засушенных фруктов, рахат-лукума, изюма всевозможных сортов, конусообразных головок сахара, празднично подпоясанных красной лентой. А уж здешние подавальщики чая однозначно были в ближайшем родстве с турецкими – хищный взгляд, усики ниточкой, синеватые подбородки, в горильих руках по две вавилонские башни из стаканов и блюдец…

Внутри было душно. Воздух слоился. Пахло пылью от ковров и мутак. Он перебрался за столик на улице. Заказал себе небольшой чайник. Чай попросил без трав, чистый.

Принесли с запахом чернослива.

«Может, сорт такой? Кто их знает».

Ефим сделал пару глотков чая и только запустил пальцы в вазочку с рахат-лукумом, как тут же снова увидел женщину, чье место было возле кинотеатра «Спартак», только теперь жрица наемной любви сидела за столиком в темном углу. Мужчины, глядя на нее, тихонечко похохатывали, а она, не обращая на них никакого внимания, буравила взглядом Ефима, как и меньше получаса назад.

«Как же она успела оказаться в чайхане раньше меня? А как поняла, что я захочу именно здесь выпить чаю?»

И если на первый вопрос Ефим еще мог кое-как ответить – на руках у женщины был тот самый котенок, что дремал в белом милицейском шлеме, то дать ответ на второй вопрос смог бы только Джордж Иванович, причем лишь в хорошем расположении духа.

И поскольку Джордж Иванович, он же Бей, оставался в Фонтенбло и никак не намеревался разменивать его на красный Баку, Ефим дождался момента, когда трамвай максимально приблизился к чайхане, к столикам на улице, и быстро запрыгнул на его подножку.

Раздался звук треснувшей ткани. Он почувствовал, что она лопнула где-то в районе кармана, в котором лежал его «регент».

Трамвай, звякнув на всякий случай, свернул бочком за угол дома, и возле чистильщика обуви Ефим обнаружил знакомую мотоциклетку и ее хозяина, облаченного в празднично-белый китель.

«Ах вот оно как!.. Что там говорил Соломон по такому случаю? Как быть, если за тобой уже и милиция следит?»

Проводив взглядом трамвай, милиционер сладко зевнул и глянул на часы, висевшие на фонарном столбе.

Держась за стойку, Ефим тоже посмотрел на часы: «Доеду до конечной, как учил Соломон, и назад. А там видно будет, там посмотрим».

Без четверти шесть Ефим был на углу Первой Параллельной и Шемахинки. Пропустил вперед себя навьюченного угольщика.

Развеявшийся дымок угольной пыли навеял воспоминания о войне, разбитых дорогах и далеких железнодорожных станциях, до того похожих одна на другую, что не стоило мучиться, припоминая их названия.

Гудки… Клубы пара… Какая-то тяжесть провожающего вдруг навалилась на него, надавила на плечи.

Было такое чувство, будто он остался стоять разом на всех станциях, на всех перронах, с которых только-только ушли поезда. Все. Навсегда.