Паштет из соловьиных язычков

Нобилитет и всадничество вступали во взрослую жизнь подготовленными. Каждый юный римлянин, начинающий строить свою карьеру, уже многое умел. Любой подросток из знатной семьи имел понятие о составе легиона и принципах его действия. Молодые люди знали азы юриспруденции и могли занимать достаточно важные посты в магистратурах. Ну а об ораторском искусстве и говорить не приходилось!

Этому обучались с детства. Нанимались репетиторы и логопеды. Каждый знатный римлянин умел трепать языком. Но бывали ораторы, способные в искусстве словоблудия превзойти любого подготовленного системой нобиля по всем параметрам языкового мастерства. И главным из них был Цицерон.

Патриций? Нет, плебей. Но — мастер! У него брали уроки многие, и стоило это недешево. Старший Красс учился, естественно, не у него. Его учили греки, и учили неплохо. Марк Красс был хорошим оратором, и Цицерон никогда этого не отрицал.

Старший сын Красса — Марк-младший — тоже не учился у Цицерона, но когда выступил в Сенате со своей первой речью, получил от Цицерона следующую оценку:

— Достойно Красса!

Это была высшая похвала. Но не только Марку-младшему, но и Марку-старшему, хорошо владевшему словом.

А вот Публий, младший сын, стал любимцем Цицерона. Оказалось — Публий обладает яркой, полной романтики душой, и от этого обладания речь оратора только выигрывает, наливаясь мощью и красотой.

Публий стал Цицерону учеником, другом, поклонником таланта, но Красса это совсем не обрадовало. Надо же, занимаешься черт знает сколько лет уничтожением своего врага, а здесь влезает любимый сын и говорит: «Не тронь его, папа, он гений!» И что с того? Если он гений, можно всю семью хлеба лишать, втыкая палки в колеса крассовой колеснице? Ах, колесница катится так, что никакие палки ей нипочем?

А зачем вообще нужны палки? Лучше б их не было. Но они есть, и колесница все равно катится. Отойди, сынок! Ой, нет! Тебя-то она, конечно, не раздавит, но больно сделает!

Так оно и вышло. Сначала Публию было больно, когда Цицерона отправили в изгнание. А виноват в этом был Клодий. Ничтожество! Популяр! Мерзавец! А папа? А папа, естественно, официально ни при чем… Ну, а потом Цицерон вернулся, но ненадолго. Марк-младший рассказывал, что Цицерон пережил Красса-старшего на десять лет и окончил свои дни печально.

Красс представил себе мертвого врага. Отрезанная мечом голова Цицерона смотрела на Марка-старшего мутными стеклянными глазами. Изо рта торчал утыканный железными дамскими булавками неправдоподобно опухший язык. «Дочирикался! — довольно подумал Красс. — Соловей из сенатской рощи. Вот паштет из этого языка я бы съел с удовольствием!»

— Да-да, согласен с тобой, — нетерпеливо сказал Марк-младший, продолжая внимательно рассматривать секиру. — Слушай, отец, как ты думаешь, долго ли будет продолжаться эта история с рубкой голов? Каждый раз после смерти мы с братом оказываемся здесь, становимся на колени, и ты отрубаешь нам головы. Зачем? Чтобы ты мучился духовно? Ну, хорошо. Тебя наказали за жажду наживы, и это твой личный ад. Но мы-то здесь при чем? Ну-ка, дай мне подержать твое орудие.

Он протянул вперед руку и взялся за древко секиры чуть выше пальцев Красса-старшего.

Отец отпустил руку и сказал:

— Пожалуйста.

Марк-младший взял секиру в руки и взмахнул ей, пробуя баланс оружия. В воздухе раздался свист. Публий, насторожившись, поднялся на ноги.

— Мне кажется, пора изменить существующий в данной местности порядок вещей, — сказал Марк-младший, отводя секиру назад. — В жизни всегда надо что-то менять, иначе она превратится в воняющий застарелым потом махровый халат.

Странные птицы, кружившие вверху на фоне уходящего за горизонт солнца, вдруг участили движения крыльями и увеличили скорость своего полета. Публий инстинктивно напрягся. И лишь Красс-старший, ничего не понимая, спокойно смотрел на секиру в руках Марка-младшего, отведенную назад для удара.

— Нет! — вдруг крикнул Публий.

— Да! — твердо сказал Марк-младший, приводя секиру в движение.

Блестящий в лучах солнца полукруг лезвия описал в воздухе дугу и с громким хрустом вонзился в лоб Крассу-старшему. Отец двух братьев, не издав ни звука, ни стона, рухнул навзничь.

Публий, подбежав, понял, что ничего сделать уже не сможет, потому что все уже и так сделано. На каменистой площадке рядом с колодой лежал труп, из головы которого торчала застрявшая в черепе секира, а вокруг растекалась алая кровавая лужа.

— Что ты натворил?! — вскричал Публий, с ненавистью посмотрев на брата.

— Успокойся, — ответил Марк-младший.

Он сделал шаг вперед и твердой рукой вырвал секиру из головы убитого им отца.

Протянув обагренное кровью оружие Публию, он сказал:

— А теперь меня. Не имеет значения как. Хочешь, я встану на колени и положу голову на плаху?

— Подожди! — крикнул Публий, с ужасом глядя на лезвие секиры.

Его рука инстинктивно схватила древко, протянутое ему Марком. Но разум пока не мог смириться с тем, что произошло.

— Я ничего не понимаю! — воскликнул он.