Паштет из соловьиных язычков

Существо еще быстрее заработало крыльями и, поднявшись на значительную высоту, присоединилось к остальным собратьям, летевшим с телом Красса-старшего и колодой в руках.

— И вот этими цилиндрическими недоразумениями отец питался? — спросил Марк-младший, поднимая секиру с площадки.

— Вряд ли, — задумчиво ответил Публий. — Крылатые армяне какие-то!

В одной руке он держал свой геройский ботинок, а в другой — лакированный узконосый трофей. Сунув нос в голенище ботинка, Публий вдохнул, подумал немного и нюхнул лакированную туфлю. Если запах своей обуви показался ему привычным, то от проверки трофейной обуви он сморщился, как от касторки.

— Фу, гадость какая! — произнес он, отшвыривая от себя туфлю.

Присев на площадку, Публий принялся обувать ногу.

— Вы, военные, всегда нюхаете обувь? — поинтересовался Марк-младший.

— Что ты ко мне все время цепляешься? — с обидой в голосе спросил Публий. — По-твоему, все военные — идиоты. А ты сам разве не военный? А кто у Цезаря командовал легионом? Ты. И наместником Цизальпинской Галлии был. А это тоже далеко не гражданская магистратура.

— В первой жизни да, — усмехнувшись, согласился Марк-младший. — У знатного римлянина не было другого пути для успешной карьеры. Но еще тогда я понял, что военное дело не мое призвание. И с тех пор никогда больше военным не становился.

— Ага, значит, не твое дело, — Публий встал на ноги. — Типа, военные — дураки, а ты такой умненький…

Марк-младший в ответ просто рассмеялся, чем еще больше разозлил брата.

— Я вот сейчас как дам тебе в морду! — крикнул Публий в запальчивости.

— Зачем же бить руками? — удивился Марк, протягивая Публию секиру. — На, грохни меня окончательно.

— Погоди, — махнул в его сторону рукой брат, мгновенно остыв. — Что значит «грохни»? А как же я?

— А потом себя. Бац по лбу со всего маху! Ты же военный. Значит, привык к смерти.

— Э, нет, братец! — Публий поводил указательным пальцем перед носом Марка. — Самоубийство — бесчестие!

— Ага, типа — или до последней капли крови сражаться, или пусть запытают? А как же в битве при Каррах? Разве ты не покончил с собой сам?

— Нет! — твердо сказал Публий. — Я попросил заколоть себя одного из центурионов. Он ткнул меня мечом в бок и достаточно удачно попал, потому что был профессионалом. Я умер через несколько минут после удара и когда парфяне отрезали мне голову, я уже был трупом.

— А разве это не самоубийство?

— Самоубийство, конечно, но с соблюдением законов воинской чести. Вот и ударь меня секирой!

— Тьфу! — сплюнул Марк. — Что за условности?

— Ну не могу я на себя руку поднять! — воскликнул Публий.

— Тоже мне военный, — презрительно скривил губы Красс-младший. — Вам, воякам, надо у нас, гражданских, поучиться мужеству.

— Какое у вас мужество?! — воспрянул Публий. — То ядом травите кого-то, то нанимаете убийц!

— Все, хватит! — устало произнес Марк-младший. — Марш на край обрыва!

Публий послушно направился к пропасти. Марк пошел следом за ним. Публий, идя медленно, постоянно оборачивался и дикими глазами смотрел на брата.

Остановившись, он спросил:

— И у тебя рука на родного брата поднимется?

— На отца же поднялась? — ответил Марк. — А ты чем хуже?

— Вот же, братец достался, — печальным голосом сказал Публий. — Недаром я тебя всю жизнь недолюбливал.

— Да не скули ты, самому тошно! — воскликнул Марк. — Если я так тебе противен, возьми, да убей меня! На секиру!

И он в который раз протянул оружие Публию.

— Нет-нет-нет, — поспешно ответил тот. — Я сказал неправду! Просто погорячился. Ну неужели нет другого способа разрешить эту ситуацию?

— Я думаю, нет, — сказал Марк. — Видишь, каков тут порядок? Птицы эти совсем не птицы, а какие-то существа, управляющие горой. Скорее всего, они и носили отцу еду. И выполняли еще ряд функций. Например, забирали наши тела.

— Слушай! Я совсем не понимаю этих манипуляций с телами. Нас убили там, нас убили здесь, мы родились снова. Нас что, лепят из пластилина?

— В том-то и дело, — кивнул головой Марк. — Только ты почему-то зациклился на телах. Тела — оболочка, которую меняет тот, кто умеет это делать. То есть хозяин места, в котором мы находимся. Но души наши, выходит, не меняются. По всей видимости, душа — неизменная сущность мироздания. Что с ней не делай, как ее ни колбась, форма останется прежней. Этакий природный майорат, который невозможно разделить. Потому душу можно наказать, причинив ей массу различных болей психического рода. Что сейчас и происходит. И происходило, кстати, все это время, пока нам отрубали здесь головы. Это моя гипотеза.

— Н-да, — задумчиво встряхнул головой Публий. — Ладно. Мне как, становиться на колени, или ты меня и так убьешь?

— Как хочешь, — ответил Марк.

— Ладно, — решился Публий. — Тюкни меня по черепу сзади.

Он встал к брату спиной, но вдруг развернулся к нему лицом и произнес:

— Нет! Ударь лучше меня в лоб. Рана сзади позорна.

Он выпрямился и закрыл глаза. Марк, продолжая опираться на секиру, молча разглядывал своего брата. Наконец, не выдержав, Публий поднял веки и спросил:

— Ну, что ты медлишь?