Паштет из соловьиных язычков

— Конечно, — сказал Марк-младший. — Ты же наполовину рубака-воин, а на вторую половину — романтик, нюхатель ромашек. Где ж тебе понимать. Даже твое ораторское искусство, которому ты учился у самого Цицерона, способно работать только в двух направлениях: вперед, соратники, мы победим, и засыплем цветами наших дам! А немножко подумать шире — это не к тебе.

— Ты несносен! — крикнул Публий, кипя злобой.

— Да, — подтвердил его вывод Марк. — Поэтому возьми, да убей меня. Так мне и надо. Ну, чего же ты медлишь?

— Тут что-то не так, — сказал Публий.

Он бросил секиру, уселся на колоду и задумался. Марк, ругнувшись себе под нос, последовал его примеру. Он сел рядом с Публием и, расположившись вполоборота к брату, принялся молча смотреть на него. Это продолжалось несколько минут.

Наконец Публий спросил:

— Что ты на меня так смотришь?

— Жду, когда ты поумнеешь, — ответил Марк-младший.

— Дождался? — поинтересовался Публий.

— Не знаю, — сказал Марк.

— Рассказывай, — потребовал Публий, стараясь не смотреть на труп своего отца, лежавший поодаль от них.

— Весь этот бред придуман не нами, — начал Марк. — То, чему нас учили, те сказки, которые рассказывали нам, оказались ложью. Мы с тобой живем и живем. И никаких Плутонов в глаза не видели, равно как Аидов, Анубисов, Будд, Иегов и прочих таких же сказочных распорядителей. Самое интересное: мы рождаемся и умираем через отсечение головы, а потом появляемся здесь, на этой чертовой горе и лишь тогда понимаем, кто мы такие и зачем здесь присутствуем. В тех жизнях, которые мы проживаем внизу, нам не дано знать о прежних воплощениях. И только с появлением здесь мы обретаем тысячелетнюю память и умещаем в нее все наши прошлые приключения. Так?

— Выходит так, — согласился Публий, опустив голову.

— И что из этого следует? — продолжил Марк. — А черт его знает, что из этого следует! Вариантов — куча! Итак, начнем. За все свои жизни, прожитые после первой смерти, кем только я не успел побывать! Национальностей не перечесть. А религии? То же самое. Я был язычником, христианином, мусульманином, буддистом, синтоистом и, даже страшно подумать — атеистом! И я уверен — ты тоже перепробовал все.

— Угу, — согласился с ним Публий. — Атеистом даже три раза. По большому счету — все военные в душе немного атеисты.

— Вот-вот, — кивнул головой Марк. — И мы после смерти всегда оказывались здесь. Чистенькие такие, умытые и все помним. Добренький наш папочка, источая слезу из оловянных от какого-то одурения глаз, расспрашивал нас о последней жизни, потом ставил раком перед колодой и оттяпывал нам головы секирой. И мы снова рождались где-нибудь. Ты, например, в Аравии, а я в Канаде. Потом росли, жили — не тужили, затем смерть, и опять мы здесь! И во все этом разнообразии существует только один постоянный фактор — наш папочка с секирой. А где рай и ад? Где, наконец, нирвана?! Кстати, в одной из своих жизней (как раз тогда, когда я был буддистом-хинаянщиком) мне удалось достичь нирваны. Вышел я в эту гребаную нирвану, ощутил полный покой, обрадовался было, и оказался где, как ты думаешь? Здесь!

Марк обвел рукой площадку.

— Меня тоже все это преследует, — согласился Публий. — Но мне казалось, что это наказание за наши грехи.

— Стоять! — рявкнул Марк. — Вот оно, понятие — грехи! Да, каждый человек грешен. В любой религии человек грешен. Ибо если человек сможет соблюдать все заповеди священников, станет не человеком, а ботвой. И только тогда эта ботва приблизится к богу, ибо станет похожей на него? Чушь собачья! Ни один из богов ботвой никогда не был, потому что бог всегда силен и создает людей по каким-то образам и подобиям. А ботва? Какой бог похож на ботву? Ответ и так ясен.

— И что следует из этого? — спросил Публий.

— Черт знает, что из этого следует, — вздохнул Марк. — Но мне почему-то кажется, что гвоздем, удерживающим на месте этот порядок вещей, является наш отец. Мы с тобой никогда не пересекались в прошлых жизнях. А здесь — пожалуйста. Появляемся в один час. И умираем в один час. И там и здесь. Может, наказание придумано ему? А мы тогда при чем?

— Если ты был христианином, мусульманином или иудаистом, должен помнить, — сказал Публий. — Наказание за грехи распространяется на потомков. Там даже степени есть. До седьмого колена, до двенадцатого потомка…

— Я это помню, — холодно сообщил Марк. — Но совершенно с этим не согласен. Поэтому и дал ему по черепу секирой. Может, этот шаг освободит его от круга, в котором он находится? А заодно и нас. Кстати, я неточно выразился. Это мы находимся в круге. А он завис в прямолинейном пространстве.

— Но это же грех! — вскричал Публий. — Убийство, тем более отца! Нам добавят!

— Не пори чушь! — воскликнул Марк. — Какой грех? Мы находимся сейчас где? Нигде. А про грех в нигде — нигде не сказано. Потому греши — сколько хочешь и как хочешь. А кто будет добавлять? А за что? И вообще, ты хоть раз думал, как он здесь живет?

— Нет, — признался Публий с удивлением.