Пастернак – Цветаева – Рильке

«Быть любимой – значит сгорать. Любить – значит самой гореть неугасимым маслом и светить. Быть любимой – значит растворяться в другом, любить – продолжаться»[24].

Позже он писал одной из своих корреспонденток:

«Опыт Мальте заставляет меня иногда отвечать на… крики незнакомых, он-то бы ответил, если бы когда-либо чей-либо голос до него дошел, – и он оставил мне как бы целое наследие действия, которое я не мог бы ни направить, ни истратить на иное, чем любовь» (НА, 176).

В письме Пастернака Рильке могло привлечь и то, что послание пришло из России, которую он считал своей духовной родиной и которая, как он знал, переживает далеко не лучшие времена.

Однако главная причина, видимо, скрывается в самом таланте Райнера, погруженного в исследование глубин и высот человеческого духа. Такая поэзия понятна немногим и, по большому счету, никогда не была особенно популярной. Именно поэтому автор «Дуинезских элегий» дорожил каждым, в ком чувствовал родственное мироощущение. Особую радость вызвало то, что молодой талантливый поэт провозглашал себя его учеником и последователем. Видимо, он мечтал о чем-то подобном – иначе откуда чеканная точность автографа на «Дуинезских элегиях»?

И все же Рильке не ведал, какой вулкан чувств разбудит, откликнувшись на робкую просьбу Пастернака. Его письмо стало для Марины Ивановны почти полной и, естественно, радостной неожиданностью, а последние строки прозвучали разрешением не сдерживать своих эмоций. И она развернулась на полную мощь, начав с… наивной, но, как выяснилось, действенной мистификации. Если верить бумаге, ответ написан 9 и 10 мая. Однако на самом деле Цветаева писала его двумя днями раньше, подставив даты, когда письмо должно было дойти до адресата. Уловка удалась. 10 мая Рильке напишет:

«Вы считаете, что получили мои книги десятого (отворяя дверь, словно перелистывая страницу) … но в тот же день, десятого, сегодня, вечное Сегодня духа, я принял тебя, Марина, всей душой, всем моим сознанием, потрясенным тобою, твоим появлением, словно сам океан, читавший с тобою вместе, обрушился на меня потопом твоего сердца» (П26, 89—90).

То, на что в переписке с Пастернаком потребовались месяцы, здесь случилось почти мгновенно… Но вернемся к письму Марины Ивановны.

В его начале, говоря о сущности Рильке, она почти повторяет слова, которые писала Пастернаку в феврале 1923 года:

«Вы первый поэт, чьи стихи меньше него самого, хотя больше всех остальных. <…> Исповедуюсь (не каюсь, а воскаждаю[25]!) не Вам, а Духу в Вас. Он больше Вас – и не такое еще слышал! Вы же настолько велики, что не ревнуете» (ЦП, 33, 35).

Сравним:

«Вы не самый мой любимый поэт («самый любимый» – степень), Вы – явление природы, которое не может быть моим и которое не любишь, а ощущаешь всем существом, или (еще не все!) Вы – воплощенная пятая стихия: сама поэзия, или (еще не все) Вы – то, из чего рождается поэзия и что больше ее самой – Вас.

Речь идет не о человеке-Рильке (человек – то, на что мы осуждены!), – а о духе-Рильке, который еще больше поэта и который, собственно, и называется для меня Рильке – Рильке из послезавтра» (П26, 85).