Пастушок

– Да. И при этом ни к какой грязи не прикасается.

– Ты неправ, – заметил патрикий, – лет двадцать пять назад он принял в Переяславле двух половецких ханов, да И велел их убить.

– Прямо в своём доме?

– В том-то и дело! Но это – едва ли не единственное событие, которое Владимиру Мономаху можно поставить в упрёк.

– Вот видишь! Он – чистоплюй. И при этом любит загребать жар чужими руками. Впрочем, все мудрые правители таковы.

Молчание длилось долго. Потом патрикий, глаза у которого уже были мутными, но не очень, проговорил:

– Но если Евпраксия пропадёт, меня заподозрят сразу!

– Да брось, – махнул рукой Ульф, – она где только не шляется! Мало, что ли, лихих людей мотается по дорогам и лесным тропам? Если она …

Но Михаил Склир вдруг его прервал:

– Погоди! Она ведь наказана и сидит под замком! Меланья – не дура. Она её не упустит. А о таких вещах я бы предпочёл с Меланьей не договариваться!

– Да брось, – негромко повторил викинг, – не просидит она и двух суток! Меланья – дура против неё.

– Ты откуда знаешь?

– Да их где только не обсуждают! Вернёмся к сути, патрикий. Если мы сразу после лихого дела отбудем в Константинополь – нас обвинят, ты прав. Отправят погоню, и Мономах будет вынужден в отношении нас провести серьёзнейший розыск. Шум-то поднимется превеликий, на всю Европу! Отправят гонца в Царьград, Путята помчится в Киев…

– Ты предлагаешь сперва отправить в Константинополь её, а через неделю – другую самим отправиться? – озадачился Михаил, – нет, это опасно! У меня нет людей, которым можно доверить её доставку. Ты сам сказал, что она – хитрющая! Если вырвется, нам с тобой не сносить голов.

– Совершенно правильно. Потому неделю – другую, а то и третью, придётся её держать где-нибудь поблизости. А точнее – к югу от Киева, чтобы можно было её забрать по пути. Надёжное место, я думаю, подберём. И людей, способных её не выпустить из надёжного места, подберём тоже. С такой задачей справятся и такие люди, как твой Ахмед.

– Да ты обезумел! – перепугался Михаил Склир, – она не должна даже заподозрить, что я за этим стою! Вдруг всё-таки вырвется?

– Нет, патрикий. Я знаю такое место, откуда сам чёрт не вырвется. Главное – довезти её до Константинополя. А когда вы с ней обвенчаетесь – и её отец, и великий князь будут очень рады. А если даже не будут, никто Троянской войны из-за этой девушки не начнёт. Обвенчанная жена принадлежит мужу. Разве не так?

– Так, – кивнул головой патрикий. Но думал он о другом. Варяг сразу догадался, о чём он думает. И, как выяснилось, смекалка не подвела доблестного воина. Предложив ему ещё выпить, Михаил Склир произнёс:

– Ахмед, в случае чего, скажет, что он похитил её без моего ведома, потому что сам распалился страстью.

– Вот это славная мысль! – восхитился Ульф, – и чрезвычайно глубокая! Сразу видно, мой друг, что ты – человек образованный, тонкий, светлый! Не мне чета, грубому вояке. Мне бы и в голову не смогло такое прийти.

– И жалко, что в Киеве сейчас нету Вольги Всеславьевича, – продолжил патрикий, – по слухам, он на заре по приказу князя ускакал в Любеч.

– Вольга? Тебе жаль, что он ускакал?

– Конечно! Он сразу вызволил бы Евпраксию. Даже с князем не посчитался бы после двух ковшей пенной браги! Как-то мой дядюшка на обед его пригласил, потом пожалел об этом.

– Неужто здесь разгром учинил Вольга?

– Превеликий.

Вскоре пришли Ахмед и Рахман. Они получили приказ найти на Подолии золотых дел мастера, взявшего у Евпраксии пуговицы с гербом для переработки.

Глава

пятнадцатая

Ян вскоре после завтрака ускакал во дворец, где он ежедневно нёс службу. Благодаря ему, Филиппу, Прокуде и княжне Насте новость о том, что старшая дочь Путяты была наказана розгами и посажена под замок своей босоногой сестрой, за час облетела Киев. Её превесело обсуждали и в теремах, и в храмах, и в кабаках, и на площадях. Давно никакая новость не поднимала так настроение стольким жителям Киева в одночасье. Хоть мало кто не любил Забаву Путятишну, почти все сходились на том, что её давно следовало высечь. Один лишь медник Улеб встревожился. И никто не знал, почему.

После заточения греховодницы княжна Настя слово своё исполнила, но не точно. Она Меланью за её лживый язык ложкой по башке колотить не стала, а вместо этого надавала ей оплеух. Как дочь Мономаха, Настя имела право творить подобные безобразия, хоть была на целых два года младше Меланьи. Потом княжна с Филиппом ушли, оставив Меланью в слезах и в бешенстве. Впрочем, несколько глотков мёда помогли праведнице остыть. Свою старшую сестру она с помощью княжны заперла в тесной комнатушке на первом этаже терема и велела открыть ворота, дабы любой желающий мог приблизиться к зарешёченному оконцу и пообщаться с наказанной.