Паткуль. Неистовый лифляндец

На следующий день царь без всякого перехода начал осуществлять свой великий препараториум и вводить в Москве новые порядки. Взявшись за ножницы, он несколько дней подряд резал боярам бороды. Биограф Петра I профессор Н.Г.Устрялов писал, что «то были первые и самые трудные шаги к перерождению России». Вряд ли можно согласиться с такой оценкой: менять облик страны путём изменения ненавистных боярских «образин» было куда легче, чем осуществлять реформы, к которым царь приступит позже. Но у русских реформаторов форма всегда заслоняла собой содержание. Пётр под впечатлением результатов поездки в Европу определённого плана по переустройству России ещё не имел и действовал на первых порах импульсивно, под влиянием бурливших внутри него эмоций.

М.И.Семевский пишет, что Пётр, не выпуская ножниц из рук, не переставал хвалить кухню венецианского посла, с которым он успел сблизиться по приезде в Москву, демонстрировал всем кафтан, полученный в обмен от польского короля, и высказывал в адрес нового «друга» самые лестные слова. «Алексашка», по всей видимости, показывал всем саксонскую шкатулку с непотребными бабами.

2 сентября Лефорт в своём дворце устроил праздник по случаю возвращения царя и пригласил до 500 человек гостей. Праздник проходил по заведенному в немецкой слободе порядку: заздравные тосты, пальба из пушек, пьяные крики, пляски до утра, споры и снова тосты, пушечные салюты, танцы… Во время праздника боярин Шеин начал было хвастаться тем, как он быстро управился с восставшими стрельцами, и стал называть отличившихся и награждённых. Царь выскочил из-за стола и стал расспрашивать стоявшего рядом солдата из караула. Выяснилось, что Шеин, мягко говоря, исказил картину. Разгневанный царь выхватил из ножен шпагу и резко ударил ею по столу:

– Ну, генералиссимус, сейчас я сдеру с тебя шкуру!

Гости перестали пить, есть и танцевать и в ужасе замерли: всем был известен горячий нрав царя, и все ждали неминуемую расправу над несчастным хвастуном-боярином. На царе тут же повисли князь-кесарь и князь-папа – никто больше не дерзнул остановить его от ужасного поступка. Но царь уже был в припадке, и укротить его было почти невозможно. Пётр успел дважды «наградить» по голове любимца Лефорта, загородившего своим телом Шеина, а также несколько раз «окрестить» Зотова и наполовину отрубить пальцы Ромодановскому. Если бы не подоспевший Меншиков, Пётр возможно изрубил бы всех попавшихся под руку в капусту.

На шестой день Пётр принялся за свою супругу, отказавшуюся добровольно уйти в монастырь. Он пробыл наедине с Авдотьей Фёдоровной четыре часа, но, судя по тому, что вышел от неё раздосадованный, личные убеждения, по-видимому, кончились ничем. Тогда царь сполна выместил свой гнев на духовных советниках царицы, ослушавшихся его наказа. Один из них, сам патриарх, два часа молил царя о помиловании, перекладывая всю вину на бояр, но оправдания патриарха только распалили злость Петра, и он приказал троих пастырей посадить в тюрьму. Патриарх откупился от наказания большими деньгами. После этого царь решил не ждать добровольного согласия Авдотьи на постриг в монастырь и применил силу. Любимая сестра царя царевна Наталья отняла у царицы сына Алексея, а мать отправили в Покровский девичий монастырь, разрешив ей носить светское платье.

Расправившись с бунтом в собственном семействе, Пётр перешёл к наказанию мятежных стрельцов. Скоро московские площади обагрились потоками крови, а кремлевские стены покрылись трупами повешенных. Пётр чуть ли не целый месяц сам неустанно рубил головы ненавистных приспешников царевны Софьи, а восходящий фаворит Александр Данилович Меншиков ревностно помогал ему в этом. Без своего денщика Петру уже было трудно обходиться, по ночам царя мучили конвульсии и припадки, и уснуть ему помогал только неразлучный Алексашка. Царь клал себе в постель Данилыча и, держась изо всех сил за его плечи, впадал в забытье.

Пока царь по-большевистски вводил в Москве новые «европейские» порядки, планировал переустройство войска и приступал к строительству флота в Воронеже, его дипломаты продолжали трудиться над достижением мира с турками. Мысль о том, чтобы через Балтийское море вывести страну в Европу, всё сильнее и крепче овладевала царём. Но для этого России прежде всего надо было высвободить руки и ноги, связанные противостоянием с Османской империей.

Как ни горько было разочарование Петра в союзниках, предавших Россию в погоне за новыми, более выгодными политическими перспективами, нежели война с турками, борьба за испанское наследство была в конечном итоге на руку царю. Она развязывала ему руки для будущей войны со шведами, поскольку почти вся Европа была занята испанскими проблемами.