Это представление о мире, в котором люди могут использовать машины для освобождения самих себя от нужды и рутины, тогда как свободное время становится мерилом богатства, оказалось необыкновенно притягательным. Многим обязано ему и представление Андре Горца о постиндустриальном труде и свободном от труда обществе, в котором люди посвящают себя саморазвитию[142]
. Об этом же говорит увлеченность итальянских марксистов-автономистов «Фрагментом о машинах» в «Grundrisse» – текстом, в котором этот взгляд выражен с наибольшей смелостью. В частности, Антонио Негри в своей работе «Маркс после Маркса» (1991) выделил его в качестве самого революционного аспекта теории Маркса. В самом деле, от некоторых страниц «Тетради VI» и «Тетради VII», где Маркс описывает мир, в котором закон стоимости перестал работать, поскольку наука и техника устранили живой труд из производственного процесса, а рабочие просто надзирают за машинами, перехватывает дыхание, настолько они поражают своей провидческой силой[143]. Однако сегодня мы можем понять, насколько иллюзорны силы, которые может предоставить нам автоматическая система производства. Нам понятно, что «промышленная система, считающаяся высокопроизводительной», которой Маркс так восхищался, «на самом деле была паразитом, закрепившимся на земле, подобного которому не было известно за всю историю человечества»[144], и ныне она пожирает землю, что не может не иметь последствий для будущего. Маркс, как отметила Ариель Саллех[145], опередил свое время, когда распознал взаимодействие природы и человечества, поняв, в чем сущность этого процесса, и заметив, что индустриализация сельского хозяйства истощает почву точно так же, как и рабочего[146]. Однако он определенно считал, что эту тенденцию можно повернуть вспять, что как только средства производства будут захвачены рабочими, их можно будет направить на положительные цели, и что отмена капитализма настолько неизбежна, что вред, причиненный земле коммерческой индустриализацией, будет ограничен.Во всем этом он глубоко ошибался. Машины не производятся машинами в некоем непорочном зачатии. Если взять в качестве примера компьютер, мы видим, что даже эта привычная машина является экологической катастрофой, поскольку для ее производства требуется тонны почвы и воды[147]
. Если умножить эти величины на миллиарды, мы должны сделать вывод, что, так же как овцы в Англии XVII века, сегодня машины «поедают землю» с такой скоростью, что, даже если бы в ближайшем будущем произошла революция, для того чтобы сделать планету снова пригодной для обитания, понадобилось бы провести огромную работу[148]. Кроме того, машины требуют материальной и культурной инфраструктуры, которая оказывает воздействие не только на наши природные общие блага – земли, леса, воды, горы, моря, реки и берега, – но также на нашу психику и социальные отношения, поскольку она формирует нашу субъективность, создавая новые потребности и привычки, зависимости, которые также берут мзду с нашего будущего. Этим отчасти объясняется, почему спустя полтора столетия после публикации первого тома «Капитала» капитализм не подает никаких признаков самоотвода, хотя объективные условия, которые Маркс считал необходимыми для социальной революции, кажутся более чем зрелыми.Мы, напротив, наблюдаем не что иное, как режим перманентного первичного накопления, напоминающий огораживание XVI века, но сегодня оно организуется Всемирным валютным фондом и Всемирным банком вместе с кликой горнодобывающих и сельскохозяйственных компаний, которые приватизируют общинные земли в Африке, Азии и Латинской Америке и экспроприируют малых производителей, чтобы добыть литий, колтан и алмазы, нужные современной промышленности[149]
. Мы должны также подчеркнуть, что ни одно из разработанных капитализмом средств производства невозможно запросто захватить и применить для какой-то иной цели. Точно так же, как мы не можем захватить государство, не можем мы захватить и капиталистическую промышленность, науку и технологию, поскольку эксплуатация, ради которой они были созданы, определяют их устройство и способ действия.