Pax Africana: континент и диаспора в поисках себя

Понятно, что в этих условиях нехристианское население пыталось как-то себя обезопасить. Французский путешественник Ги ле Ру, побывавший в 1896 г. в области Уалламо на западе Эфиопии, пишет о местном мальчике, попросившем у него синий шнурок, ношение которого на шее является таким же знаком принадлежности к христианству, как и крестик. Когда европеец спросил мальчика, не собирается ли тот принять христианство, тот ответил: «Мне до него дела нет, шнурок мне нужен потому, что все солдаты издеваются надо мной. Они показывают на меня пальцем и говорят: “Глянь на этого уалламца без шнурка, собака и то лучше его!”».[376]

При некоторых императорах, прежде всего при Йоханнысе IV (1872–1889), известном своим религиозным рвением, осуществлялся процесс и насильственного обращения в христианскую веру. В Уолло, где наиболее сильны были мусульманские настроения, по приказу императора были отправлены самые ревностные священнослужители. Решив, говоря словами Г. Маркуса, который перефразировал известное выражение короля Генриха IV, что «Уолло стоит обедни», оромская верхушка предпочла подчиниться воле эфиопского монарха. Один из наиболее влиятельных вождей Уолло Мухаммед Али после крещения получил имя Микаэль и был пожалован титулом раса. Несколько позднее он был приближен ко двору Менелика, получил в жены императорскую дочь Шуарег, а их сын Лидж Иясу после смерти императора возглавил страну. Чаще всего опасение возможных последствий для нехристианина приводило к формальному принятию христианства со стороны оромо и других этносов, при этом многие из них втайне продолжали исповедовать прежнюю веру, являясь, по эфиопской поговорке, «христианами днем и мусульманами ночью». Процесс насильственной поголовной христианизации, державшийся исключительно на силе, впоследствии сошел на нет. По словам эфиопского историка Тайе Гэбрэ-Мэдхына, «после смерти Йоханныса большинство оромо отошло от чистой христианской веры».[377]

Как бы то ни было, но переход в христианскую веру уравнивал людей, предоставляя новообращенным больший шанс в жизни и освобождая их от ощущения своей второсортности. Так, на протяжении почти всей истории Эфиопии мусульманское население было лишено права владеть землей, что побуждало его заниматься преимущественно торговлей, занятием, по бытовавшему в стране мнению, малопочтенным и недостойным для эфиопа-христианина. Переход же в монофизитскую веру открывал перед бывшими мусульманами доступ к владению землей в христианских областях Эфиопии. Г. Маркус отмечал: «В то время как язычники, насильственно обращенные в христианство, имели чисто внешнее отношение к новой вере, для некоторых из них акт обращения означал собой начало процесса аккультурации и аккомодации, которые в конечном счете являлись важными сторонами политического вовлечения в состав эфиопского государства. Так как северяне использовали различные методы косвенного управления, правящая верхушка различных покоренных народов все более и более входила в общение с довольно развитыми и культурными христианами, особенно в военных городках и административных центрах».[378] Таким образом шел процесс вовлечения местной знати в среду господствующего класса феодальной Эфиопии. Многие оромо, приняв христианство, становились частью ближнего окружения императора Менелика. Примером может служить карьера раса Гобэны Дачи, самого доверенного военачальника-оромо, получившего в жены одну из дочерей монарха.

Таким образом, можно предположить, что расовая принадлежность, цвет кожи и другие антропологические признаки не играли заметной роли в определении статуса человека в традиционном эфиопском обществе. В конце концов, судя по описаниям, цвет лица того же Менелика был несколько темнее, чем обычно у амхарской знати, что дало повод недоброжелателям говорить о примеси негроидной крови. Но это не помешало ему стать императором. Точно так же явные негроидные черты выходца из западной провинции страны Мэнгысту Хайле-Мариама не явились для него препятствием для того, чтобы возглавить в 1970-е годы эфиопскую национально-демократическую революцию.

Для традиционного эфиопского общества помимо конфессиональной принадлежности человека важным было место, занимаемое им на социальной лестнице, его умение пробиться в жизни и занять завидную должность. Еще в конце XIX в. А. К. Булатович отмечал, как он выразился, «практический» ум эфиопов: «Они преклоняются перед богатством, положением, личными заслугами до тех пор, пока эти элементы силы налицо, но их больше нет – богатый обеднел, у начальника отняли его область, сильный при дворе подвергся опале, – дети сильного и великого человека ни по богатству, ни по положению не представляют из себя ничего выдающегося, – и тогда эти лица становятся наравне со всеми прочими и самый последний солдат будет говорить им “ты”».[379]