«Печаль моя светла…»

Разумеется, чисто гуманитарная часть моих однокурсников на такие задания смотрела едва ли не с ужасом, логика и математическая точность не были их коньком, отсюда и ходил постоянный факультетский слух о том, что старославянский язык у филологов аналогичен сопромату в строительных вузах. Действительно, обычно экзамен по старославянскому языку сдавали много хуже других общих лингвистических курсов, несмотря на предусмотренные еженедельные практические занятия в течение года.

Замечу, что система практических занятий, на которых некоторым образом и довольно регулярно контролировалось усвоение учебной программы, предусматривалась у нас только по лингвистическим предметам – английский (на каждом курсе), латынь (2 года), старославянский (1 год), а позже историческая грамматика русского языка (1 год), современный русский язык (2 года).

Что же касается литературы, то мы тогда даже не мечтали о такой близости с лектором, как академические групповые занятия. Более того, не представляли, по каким критериям можно выбрать из огромного моря нужной литературы какую-то конкретную тему и как ее надо сочетать с анализом авторского текста. Единственной формой контроля студентов, которая изредка использовалась в течение семестра самостоятельного чтения, были коллоквиумы¸ но там отвечали на вопросы лектора исключительно желающие.

Ежедневное учебное расписание на первом курсе у нас чаще всего включало две пары общих лекций и одну-две пары практических, а все свободное время студенты тратили по своему разумению, частенько не задумываясь о каких-то грядущих экзаменах. При таком режиме немудрено было попусту разбазарить свое время на транспорт и на студенческие очереди, не говоря уже о желании сходить в кино, театр, филармонию, а тем более выполнить какую-то общественную работу.

И вот несмотря на длинные списки обязательной литературы по «античке» и фольклору (каждый из пунктов которых сначала надо было найти в книгохранилищах, затем подать письменную заявку, дождаться заказа и наконец прочитать эту статью или даже книжку), несмотря на ежедневную подготовку к языковым занятиям, несмотря на неукоснительную необходимость домашнего чтения английских оригиналов и сдачи 10 тысяч знаков в месяц (словарь, пересказ, ответы на вопросы), несмотря на два часа дороги в университет и обратно, я все же умудрилась на первом курсе развернуть остатки своей общественной активности.

Имею в виду попытку участия в факультетском обществе «Знание». Там требовалось подготовить тему, утвержденную специальным советом, для чтения своего доклада в разных подшефных учреждениях. Непонятно, откуда у меня проклюнулось это рвение, но проклюнулось. Подозреваю сейчас, что хотела просто использовать тексты, апробированные еще в школьном кружке. Предложила тему «Сатира Маяковского», которую утвердил таинственный совет общества «Знание», и даже сдала тонкую тетрадь, от начала до конца исписанную аккуратным почерком. Но мой искренний пыл был погашен ледяной водою, когда наивный совет общества чистосердечно порекомендовал мне еще один длинный список литературы!!!

Однако другое проявление моей активности – участие в движении ликвидации безграмотности (тогда оно еще оказалось актуальным) – продолжалось весь мой первый курс. Раз в неделю я после занятий спускалась в подвал ближайшего здания университетского дворика, где жила молодая неграмотная уборщица с девятилетним сыном. Горжусь и по сей день, что научила ее не только читать (хотя она буквы знала до меня), но и писать.

Последние всплески моего общественного рвения ознаменовались также участием в художественной самодеятельности исключительно потому, что я страшно скучала по полтавскому пианино и готова была «приземлиться за инструмент» в любом разрешенном месте. Помню аудиторию, где проходил наш сборный концерт, и мою «группу поддержки» – подростка Сережку, который очень забавно волновался (из-за отсутствия нормальных репетиций), «чтобы я не сбилась», и громче всех аплодировал, о чем мне и донесли рядом сидящие подружки.

С высоты прожитых лет хорошо понимаю угасание своей общественной активности не только как проявление своей несомненной перегруженности учением. Ведь моя студенческая пора совпала со временем некоторой общей либерализации социальной жизни в стране послесталинской эпохи. Перемены в стиле жизни чувствовались и в ассортименте рекомендованной литературы, и в интонациях и акцентах вузовских лекций (особенно по марксизму-ленинизму, да и языкознанию), даже в повседневном быту.

Новый жизненный уклад и новые лица

Наверное, воспоминания о моих студенческих годах разумно было бы начать с революционных перемен домашней обстановки и всего жизненного уклада. Но, разумеется, при всей своей принципиальной важности, которую я в полной мере оценила позже, все-таки ничто на меня не повлияло больше, чем книга. Книги я любила всегда, но «русалкой» ныряла в книжное море именно на филологическом факультете и не просто так, порезвиться, а за настоящими жемчужинами мирового океана!