Печать мастера

Первый раз он почувствовал беспокойство, когда увидел цвет красок для росписи, который приготовил Наставник — цвета были блеклыми. И он точно помнил, что у них таких красок оставалось чуть, и… но мастер сказал торговцу, что краски — просто замерзли. А ему было сказано рисовать и не лезть в дела Старших. И он рисовал. Почти три декады подряд, расписав десять рулонов, чтобы на подъезде к Керну — когда огни города уже светились теплым желтым манящим светом в низине, узнать, что краски горят.

Вспыхивают, как сухой хворост.

На последнем привале он положил кисти слишком близко к фонарю — и они сгорели в миг. Он не орал — нет, просто не смог произнести ни слова. Притащил Наставника к саням, затолкал внутрь и мычал, бестолково тыкая пальцев в обуглившиеся останки кисточек.

— Плохи дела, — это всё, что тогда сказал Наставник Хо.

Плохи? Дела плохи, когда ты намочил чуни, или на ужин одна вчерашняя сгоревшая рисовая каша, или когда фениксы за заказ придут через полдекады, а есть нечего уже сейчас — это «дела плохи»! А то, что Мастер смешал масло, которое утащил с походной кухни, несколько эликсиров от простуды, и немного самогона, чтобы развести краски — это … это…

Они сбежали сразу на въезде в Керн, ещё не пройдя городские ворота. Мастер сладко попрощался с обозниками, горцами-проводниками, и они припустили быстрее, чем летают сани.

И последнюю ночь Коста плохо спал, то и дело просыпаясь. Ему снились дородные мистрис и смешливые сиры, в ханьфу, расписанные простым цветочным орнаментом, которые вспыхивали по подолу вкруг.

— …я и тебе когда-то предлагал нарисовать портрет, Вэй, — хриплый простуженный голос Наставника Хо заставил Косту очнуться. — Когда снова будет просветление, предлагал много раз…

— И ты много раз слышал ответ. Я не хочу знать, какой я. Не хочу знать, какая тварь на самом деле живет внутри меня Хо. Если я узнаю — мне придется выпустить ее наружу. Лучше расскажи мне о мальчишке, я должен знать, кого ты подсунул в мой отряд.

— Малец приполз на мой порог почти в канун Зимы, — начал наставник неспешно. — После последнего прорыва, когда стерло полпобережья…

— Помню.

— Тогда бушевало так — думал последние мгновения доживаю, грань трещала по швам. Открываю дверь, а там — он. Почти замерз, и говорить не мог, — мастер вздохнул. — Никто его не искал, так и остался. А потом я заметил, как он уголь из печки стащил и повторяет за мной — штрих в штрих Вэй! Штрих в штрих! На снегу рисовал, на полу, на ширмах…

— Вах-ха-ха-ха… — басовито захохотал Блау. — Проверял кровь? Не может быть, чтобы…

— Проверял, он грязный — именно такая метка стоит на его жетоне. И останется грязным.

— Считаешь сейчас грязным быть безопаснее?

— Если ты из некоторых кланов то да, гораздо безопаснее числится грязным.

— Я должен знать, Хо.

— Он грязный, — с нажимом повторил мастер. — Безродный. Проверка силы на жетоне — все, как положено. Неполный второй круг, покалеченный источник.

— Хо.

— Я готов силой дать слово, что мальчишка…

— Кто. Хо.

Коста вынырнул из тени, чтобы видеть краем глаза, хотя и так знал, что сейчас скажет Наставник. Знал уже почти семь зим как, хотя мастер считал, что Коста настолько глуп, что не догадывается, зачем его таскали в клан Хэсау, зачем показывали их клановым целителям, и зачем потратили фениксы за два заказа, на которые они могли купить дрова на декаду за простой визит. Коста не дурак.

— Отец. Из Хэсау.

Блау выругался низко, грязно и витиевато.