Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

Какой ужас! В страхе, как бы сын не придушил ее, госпожа Жоссеран попыталась объясниться с незнакомцем. Но тот сразу объявил:

– Господин директор велел сказать вам, что тот, кто может ссужать деньгами своих родителей, может и проживать у них.

– Но ведь он не в своем уме, сударь! Он всех нас перережет!

– А когда надо подписать документ, то в своем! – ответил тот и ушел.

Впрочем, Сатюрнен выглядел совершенно спокойным, руки в карманах; он словно воротился после прогулки в саду Тюильри. И даже ни слова не сказал о своем пребывании в приюте. Он обнял расплакавшегося отца и крепко расцеловал дрожащих от страха мать и сестру. А приметив Берту, обрадовался и принялся ластиться к ней, как ребенок. Она тотчас воспользовалась этим проявлением нежности, чтобы сообщить, что вышла замуж. Сатюрнен не выразил никакого недовольства, даже поначалу как будто не понял или вовсе позабыл, в какое впадал неистовство по поводу ее замужества. Однако, когда она решила уйти, он раскричался: пусть она замужем, ему все равно, только пусть всегда будет здесь, с ним, рядом с ним. Заметив, как исказилось лицо матери, которая бросилась в свою спальню и заперлась там, Берта решила взять Сатюрнена к себе. Они найдут ему применение – например, перевязывать пакеты в подвале магазина.

В тот же вечер Огюст нехотя пошел Берте навстречу. Они поженились меньше трех месяцев назад, а между ними уже подспудно назревал разлад. Это был конфликт двух темпераментов, двух различных воспитаний: унылого, педантичного, не знающего страстей мужа и жены, выросшей в тепличной обстановке показной парижской роскоши, этакого подвижного, эгоистичного и недальновидного ребенка, прожигающего жизнь с ощущением, что все принадлежит ему одному. Потому-то Огюст не понимал ее потребности двигаться, ее непрестанных отлучек – то нанести визит, то сделать покупки, то прогуляться, и всех этих увеселений – театров, праздников и выставок. Дважды или трижды в неделю госпожа Жоссеран, довольная тем, что может показаться с дочерью на людях и похвастать ее богатыми туалетами, которые отныне оплачивала не она, заходила за Бертой и уводила ее из дому до самого ужина. Бурное возмущение супруга вызывали именно эти чересчур яркие наряды, в коих он не видел никакой необходимости. Для чего одеваться не по средствам и несоответственно своему положению? Какой смысл тратить деньги, когда они так нужны для дела? Обычно он говорил, что, если продаешь шелк другим женщинам, следует одеваться в шерстяные ткани. Но тогда на лице Берты появлялось злобное выражение, как у ее матери, и она спрашивала, уж не хочет ли он, чтобы она разгуливала нагишом. Вдобавок жена удручала Огюста сомнительной чистотой нижних юбок, пренебрежением к белью, которого ведь все равно не видно, и тем, что у нее всегда были наготове слова, способные заткнуть ему рот, если он пытался настоять на своем:

– Я предпочитаю, чтобы мне завидовали, а не жалели… Деньги есть деньги, так что, если у меня было двадцать су, я всегда говорила, что у меня сорок.

Став замужней женщиной, Берта переняла повадки госпожи Жоссеран. К тому же она располнела и все больше походила на мать. Теперь это была уже не та безучастная и уступчивая девушка, покорно сносившая материнские оплеухи, а женщина, в которой зрело упорство и решительное желание подчинить все своей воле. Глядя на нее, Огюст порой удивлялся ее столь стремительному взрослению. Поначалу Берта тщеславно наслаждалась, восседая за кассой в скромном и элегантном, продуманном платье. Но быстро потеряла интерес к торговле, стала страдать от недостатка движения, твердила, что вот-вот заболеет, однако все же смирялась с видом страдалицы, которая ради преуспеяния семьи приносит свою жизнь в жертву. И с тех пор между ней и ее мужем началась непрестанная борьба. За спиной супруга она пожимала плечами точно так же, как ее мать за спиной отца. Она устраивала мужу такие же семейные скандалы, какие сопутствовали ее юности, относилась к нему всего лишь как к человеку, обязанному оплачивать ее прихоти; и это заложенное в ее воспитании презрение к мужскому полу оскорбляло его.

– Ах, как же права была мама! – восклицала она после каждой распри.