Пенсионная система перед бурей. То, что нужно знать каждому о финансовом будущем своей страны

Между прогорающими компаниями и разоряющейся страной есть много общего. Во-первых, никто не может с абсолютной уверенностью сказать, что страна неплатежеспособна. Всегда есть шанс, что она вывернется, что в будущем доходы начнут расти намного быстрее, а расходы – медленнее. Во-вторых, менеджеры страны – то есть находящиеся у власти политики – всячески заинтересованы в приукрашивании бюджетных перспектив, потому что им тоже нравится их работа. В-третьих, разорившись, страна перестает платить по долгам, как формальным, так и неявным.

Настоящее различие между банкротством коммерческим и национальным заключается в способности остановить процесс медленного проедания активов. Кредиторы могут обратиться в суд и потребовать признать компанию банкротом. В отличие от этого будущие поколения не в состоянии помешать ныне живущим ухудшать ситуацию. Единственная организация, которая могла бы объявить правительство США банкротом, это Международный валютный фонд (МВФ), но он этого никогда не сделает, потому что МВФ – дочернее предприятие, целиком принадлежащее правительству США и других стран, на полном ходу движущихся к разорению. МВФ хорошо знает, как надо действовать, чтобы не поставить под угрозу свое существование.

Формальной процедуры государственного банкротства не существует, но все знают, когда страна балансирует на грани краха. Это видно по величине процентных ставок, устанавливаемых международными и отечественными кредиторами. Возьмите Бразилию. По облигациям бразильского правительства выплачиваются 27 % годовых, хотя уровень инфляции ниже 10 %. Это заоблачный уровень – реальная ставка по кредиту в 17 %! Для сравнения, в США реальная ставка в настоящее время ниже 3 %. В Бразилии реальный процент столь велик по вполне понятной причине. Все уверены, что в ближайшем будущем правительство перестанет платить по долгам^{88}. Для компенсации риска заимодатели требуют высокий реальный процент.

Для нашей страны ключевой вопрос стоит так: когда трейдеры, торгующие государственными облигациями США, начнут заглядывать в наше меню страданий и делать соответствующие выводы? Первый вывод состоит в том, что ни один политик, будучи в здравом рассудке, не рискнет предложить к реализации ни одного пункта из этого меню и никакой их комбинации. Второй вывод состоит в том, что будущие политики окажутся в еще более трудной ситуации и ни один из них не захочет нести весь груз ответственности. Третий вывод состоит в том, что за отсутствием чудодейственных средств (предложенных в главе 6) у государства остается единственный способ заплатить по счетам – в буквальном смысле напечатать тонны денег.

Обращение к печатному станку – это освященный веками яд для государств, решившихся на фискальное самоубийство. Его использовали еще в древнем Риме. Печатание денег, конечно, ведет к инфляции, а в предельном случае – и к гиперинфляции. Если бы машина времени могла перенести нас в 300 г. н. э., мы смогли бы посетить сотни монетных дворов, разбросанных по всей империи и день и ночь чеканивших денарии для императора Диоклетиана. Денарии – это римские монеты, ценность которых определялась содержанием в них серебра. В 300 г. фунт золота стоил 50 тыс. денариев. Шестью годами позже, когда монетные дворы начеканили огромное количество монет, содержащих все меньше и меньше серебра, цена фунта золота поднялась до 100 тыс. денариев. К 324 г. цена поднялась до 300 тыс., а 350 г. – даже до 2,12 млрд! Денарию пришел конец.

Бедняга Диоклетиан изо всех сил боролся с инфляцией и в 301 г. даже опубликовал Эдикт о ценах. Эдикт содержал неимоверно длинный список цен на товары и услуги, обязательных для всех подданных империи. Но когда на трон взошел император Константин, инфляция просто сорвалась с цепи. В первой половине IV в. рост цен был столь быстрым, что этот эпизод можно по праву называть моделью всех мировых гиперинфляции^{89}.

Когда инфляция выходит из-под контроля, все продавцы товаров и услуг, будь то древние римляне или современные американцы, думают лишь об одном: сохранят ли деньги, которыми им платят, достаточную покупательную способность к тому времени, когда у них будет возможность их истратить? Вот почему в период инфляции всегда растут цены: люди пытаются выручить достаточно денег, чтобы возместить рост цен на то, что им потребуется купить позднее.

И древним, и современным кредиторам присущ один и тот же инстинкт экономического самосохранения. Чем выше ожидаемые темпы инфляции, тем выше номинальные ставки процента. Почему? Потому что никто не хочет дать деньги в долг, а потом получить плату металлическими или бумажными деньгами, покупательная способность которых подорвана ростом цен. Кредиторы требуют более высоких ставок процента, чтобы компенсировать ожидаемый рост цен. Это может показаться удивительным, но в Древнем Риме были банки. Там была даже фондовая биржа. И когда инфляция сорвалась с цепи, то же самое произошло с процентными ставками.

Кто кого