– Наверное, артистку известную хоронят, – говорили проходящие мимо люди.
День выдался погожим, светлым и очень тихим. Так же тихо и светло было у Кати на душе. Она прощалась не только с любимой бабушкой, но и с огромной частью своей жизни, немыслимой без Анны Ионовны, и отпускала ее душу к другому свету, в жизнь вечную.
Собраться на сорок дней решили в Конькове у Надежды. Посомневавшись, она поддалась уговорам Леонида:
– Наденька, ну не по-христиански как-то не проводить душу человеческую.
– Ладно, не буду вступать с тобой в теологические споры, тем более что мама бы этого не одобрила. Но только свои: Катя, Соня и Тимур. Приготовлю гефилте-фиш, которую мама так любила.
– И оливье! Фаршированная рыба в твоем исполнении так же прекрасна, как рыбные котлетки, но без оливье всегда чего-то не хватает.
На маленькой кухоньке уместиться было сложно, поэтому накрыли в комнате. Бон-Бон с утра вьюном караулил загодя разложенный стол.
– Смотри мне, Бонька, – шутливо погрозил ему Леонид. – Стащишь что – проучу. Не посмотрю, что ты теперь вроде как инвалид.
После того как песик оказался у Надежды, выяснилось, что он немного прихрамывает на заднюю лапу, поврежденную, очевидно, при пожаре, когда выбегал из горящей гостиной.
Бон-Бон лег у стола, положил голову на передние лапы и издал протяжный вздох, а потом несколько раз проскулил на высокой ноте. «Сам ты инвалид», – отчетливо слышалось в этом ответе.
Соня с Тимуром приехали первыми. Жизнь на даче, здоровый сон явно шли Соне на пользу. Она посвежела, на щеках играл здоровый румянец. Катя чуть задержалась, у нее был тяжелый день: сделка и собрание в офисе.
Едва сели за стол, телефон Кати зазвонил.
– Екатерина Александровна? – осведомился женский голос тем непробиваемым тоном, которым обладают только телефонистки колл-центров и мошенники, представляющиеся сотрудниками банков.
В таких случаях Катя всегда хотела нажать отбой, но воспитание не позволяло ей поступить так даже с самым назойливым собеседником. Вот и сейчас, едва сдерживая раздражение от неуместного звонка и хамоватого голоса, явно желающего предложить то, что ей совсем ни к чему, она ответила:
– Да, это я. Что вы хотите?
– Ничего мы не хотим, – злобно ответила тетка на другом конце. – Труп когда заберете? Уже три дня лежит в морге.
– Ка…? Какой труп? – еле выдавила Катя.
За столом наступило молчание. Накладывавший себе на тарелку оливье Леня так и замер с ложкой в руке.
– Отца вашего, Суворова Александра Борисовича, – прочитал по бумажке голос. – Звонили по месту его прописки – Малый Власьевский переулок, 14. Ну и родственники у вас! Нахамили и вот, ваш телефон дали. Сказали, дочка есть. Пусть она и хоронит.
– Я… Не знала ничего… Мне никто не сказал, – Катя почувствовала себя как школьница, которую отчитывают за опоздание.
– Вот я и говорю, ну и родственники у вас, – смягчилась тетка. – Уже три дня как помер в больнице человек, а никому и дела нет.
– Говорите адрес, куда надо приехать, – Катя жестом показала Надежде, чтобы ей скорее дали бумагу и ручку.
– Завтра заберете?
– Да-да, мы все решим…
– Катя, что опять случилось? – воскликнула Надежда, как только разговор был завершен.
– Отец… Он умер. Три дня назад. Судя по всему, хоронить его некому. Кроме нас.
– Вот ведь сучка, – не сдержалась Надежда. – Потаскуха Маринка. Обобрала как липку и выкинула на помойку.
– Надя, – решительно взял ее за руку Леонид, – не нервничай. Это ты о муже своем, да?
– О ком еще, – махнула она рукой.
Тимур растерянно переводил взгляд с Кати на Надежду, не понимая, что происходит. Соня насупилась и смотрела перед собой. Дедушку, как и отца, она никогда не видела. Похоже, фурункул, так долго зревший в их семье, вскрывается прямо на ее глазах.
– Мама, прошу тебя, – Катя предупреждающе подняла руку, – давай без сцен. Прошлого не исправишь. Это мой родной отец. Как бы там ни было. Если его некому хоронить, это сделаю я, и точка.
– Погоди. – Надежда сузила глаза и обратилась к Тимуру: – У тебя же есть телефон Жанны, а она наверняка общается со своей пропащей дочерью. Дай-ка я позвоню ей и выясню, что там у них происходит…
– Мама, зачем? – Катя, с детства привыкшая не прекословить матери, а затем уже по привычке всегда уходившая от споров с ней, неожиданно почувствовала решимость. – Я не позволю тебе унижаться этим звонком. Все и так ясно. Нас даже не поставили в известность, но мой номер, который, к счастью, не менялся последние двадцать лет, Маринка дать сумела. Значит, он был у нее все это время.
– Послушайте, девочки, – вмешался Леня. – Я не очень понимаю, что происходит и кто эта зловредная Маринка. Но Катя права. Родителей не выбирают.