ПЬЕР

Хотя в середине дня множество узлов и коробок перевозилось вдоль магазинов перед Апостолами и вдоль критически узкого тротуара, продавцы время от времени спешили встретить их до момента на закрытия банков: всё-таки улица, главным образом, отданная для простого складирования, не использовалась в качестве общего проезда, и тут в любое время было несколько тише и укромней. Но уже за час или два перед закатом и до десяти или одиннадцати часов следующего дня тут становилось необыкновенно тихо и безлюдно, кроме как в самих Апостолах, в то время как каждое воскресенье место имело вид удивительный и потрясающе неподвижный, показывая только лишь одну длинную перспективу в шесть или семь ярусов из несгибаемого железа, закрывающего путь по обе стороны. В значительной степени также обстояло и с другой улицей, которая, как прежде говорилось, пересекалась со складским переулком совсем недалеко от Апостолов. Поскольку эта улица действительно отличалась от последнего тем, что была наполнена дешевыми столовыми для клерков, иностранными ресторанами и другими местами коммерческого отдыха, то шум на ней был ограничен только деловыми часами; ночью её покидали все обитатели, кроме фонарных столбов, и в воскресенье проход по ней был похож на прогулку по аллее сфинксов.

Таково тогда было состояние древней церкви Апостолов, гудящей от нескольких медлительных, сомнительных адвокатов в подвале и густонаселённой всеми видами поэтов, живописцев, нищих и философов наверху. Таинственный преподаватель игры на флейте взобрался на один из верхних ярусов башни, и часто в тихие, лунные ночи его высокие, мелодичные ноты лились дальше по крышам этих десяти тысяч складов вокруг – подобно звону колокола, в былое время раскатывающегося по внутренним фронтонам давно ушедших эпох.

II

На третий вечер после прибытия группы в город Пьер сидел в сумерках возле высокого окна в задней части Апостолов. Комната была бедна до убожества. Ковер на полу отсутствовал, картины на стене тоже; и только на полу стоял длинный и очень любопытный на вид остов единственной кровати, которая, возможно, могла бы служить койкой для нищего холостяка; большая, синяя, покрытая ситцем поклажа, ветхий, ревматический и весьма древний стул из красного дерева и широкие подмости из самого твёрдого виргинского дуба, приблизительно шести футов длиной, уложенные на две вертикально поставленных пустых мучных бочки с поставленной сверху большой бутылкой с чернилами, рассыпанной связкой перьев, перочинным ножом, папкой и уже развязанной стопкой листов исписанной бумаги с многозначительными штампами «Исправления выделены синим цветом»

Там, перед третьей ночью, в сумерках, сидел Пьер возле высокого окна жалкой комнаты в задней части пристройки Апостолов. По всей видимости, он пребывал в абсолютном безделье; руки его были свободны, но, возможно, что-то лежало на сердце. Время от времени он твёрдо и пристально смотрел на любопытного вида ржавый старый остов кровати. Это казалось ему весьма символичным; да это и было символичным. Ведь это был древний разборный и переносной остов военной кровати его деда, несгибаемого защитника Форта, отважного капитана во многих изнурительных кампаниях. На этой сугубо военной кровати в своей полевой палатке спал славный старый генерал с сердцем воина и спокойными глазами и не вставал, пока не прикреплял пряжкой к поясу меч, превращающий его в рыцаря; поскольку быть убитым великим Пьером было по-рыцарски благородно; в потустороннем мире призраки его врагов хвалились его рукой, которая выдала им здешний паспорт.

Но как эту крепкую кровать для Войны передать в наследство мягкому телу Мира? Если в мирное время амбары полны, повсюду бьётся шум мира и земля полнится гулом мирной торговли, то внук двух генералов тоже должен быть воином? О, ради чего военное прошлое должно передаваться Пьеру в то время, что кажется мирным? Потому, что Пьер – тоже воин; его кампания это Жизнь и три жестоких союзника – Горе, Презрение и Нужда – его противники. Огромный мир объединился против него; из-за тебя! он придерживается принятого Закона и клянется Вечностью и Истиной! Но ах, Пьер, Пьер, когда ты подходишь к этой кровати, то какой же унизительной становится для тебя мысль, что сам твой рост совсем не шесть славных футов, четыре из которых происходят от твоего великого прародителя Джона Гентского! Уровень воина сводится на нет борьбой за славу. Для большинства реальней на поле брани свалить своего отважного противника, чем при конфликтах благородной души с трусливым миром преследовать мерзкого врага, который не появляется на фронте.