Перед последним словом

Легкая в общении, мягкая, слегка флегматичная, Нина Федоровна больше всего дорожила покоем, безмятежностью, душевной тишиной. Не знала Нина Федоровна ни смутных, неопределенных мечтаний, ни будоражащей душу неудовлетворенности. Ни к чему неосуществимому ее не тянуло, многого от жизни она не требовала. Однажды сестра Нины Федоровны спросила у нее, что она больше всего ценит в своем муже, и услышала в ответ: „Я для него — младший ребенок в семье”. До чего же, оказывается, приятно и удобно чувствовать себя ребенком: ничего мало-мальски серьезного решать самой не приходится — тебе подскажут; а если сделаешь что-нибудь не так, то ведь строго не взыщется: ребенок защищен своей незащищенностью. Нину Федоровну это устраивало, и она ничего не хотела менять в укладе своей жизни.

Не хотел этого и Николай Сергеевич. Его трогала, умиляла и радовала эта мягкая, детская наивность жены. Сильный, энергичный, он испытывал потребность опекать, заботиться, охранять и... господствовать. Если господствовать, то, конечно же, без всяких ограничений. Ковалев ничего не умел делать наполовину. Радовался или огорчался, дружил или перечеркивал дружбу, трудился или внезапно остывал к работе — все в полную силу, сплеча, взахлеб!

И чувства Николая Сергеевича к жене были настолько сильными, что, казалось, ничто не может потревожить благополучие семьи.

На суде Евгения Бармина, сестра Нины Ковалевой, сказала: „Николай с каждым днем все больше влюблялся в Нину! Было похоже на то, что он за тринадцать лет никак не мог привыкнуть к мысли, что она его жена!” Поэтому разыгравшаяся в семье Ковалевых трагедия не укладывалась в рамки привычных представлений. Требовалось глубокое исследование обстоятельств дела.

Виноват ли Ковалев в смерти своей жены?

Чтобы верно ответить на этот вопрос, судьям необходимо было возможно полнее разобраться в характерах не только Нины Федоровны и Николая Сергеевича Ковалевых, но и окружающих семью людей, которые выступали в суде в качестве свидетелей. Они — свидетели, только свидетели. Но как много эти люди сделали в свое время для того, чтобы беда в семье Ковалевых переросла в трагедию!

Частой гостьей в семье Ковалевых была Евгения Федоровна Бармина. Это было совершенно естественно: сестра навещает сестру. Но за последние три года Бармина стала проявлять какой-то повышенный, пожалуй, болезненный интерес к тому, как шла семейная жизнь Ковалевых. Любая мелочь в отношениях между Ниной и ее мужем замечалась Барминой, застревала в памяти и нередко вызывала чувства, в которых она бы не хотела и самой себе признаться.

Евгения Федоровна Бармина, старшая из сестер, была красива рано расцветшей красотой. Она знала, что красива. Знала и ценила это. В красоте ей виделся этакий гарантийный талон на жизнь в сплошном благоденствии, пропуск в труднодоступный узкий мир баловней судьбы. В своем будущем Бармина была уверена.

Едва окончив школу, она вышла замуж за человека, сулившего ей блестящую будущность. Прошло немного времени, и молодая женщина поняла, как тяжко ошиблась в своем выборе. Беззастенчивый, хотя и вдохновенный, враль, пустельга, мастер пускать пыль в глаза — единственное, что он умел делать, — вдобавок алкоголик, вот кем оказался ее муж. Два года она мучилась и наконец развелась. Вскоре она вновь вышла замуж. Жизнь Барминой со вторым мужем сложилась удачно, жили они хорошо и радостно. Родился у них сын. Счастье было полным. Тем безысходней стало несчастье: в автомобильной катастрофе погибли муж и сын. Недюжинные силы требовались, чтобы как-то справиться с отчаянием. Евгения Федоровна выстояла. Но еще не оправившись от постигшей ее беды, вышла замуж в третий раз. Она была сурово наказана за свою торопливость. Новый избранник начисто обобрал ее и скрылся. Так иссякла вера в магический „талон” на счастье. Теперь она видела в себе неудачницу, навсегда обреченную на прозябание. И это все больше озлобляло и ожесточало Бармину.

А рядом жила младшая сестра Нина, личность самая что ни на есть заурядная, скучновато-тихая, по мнению Барминой, к тому же страдающая физическим недостатком: она чуть припадала на левую ногу. И вот такую любил, окружал заботой, был ей верен человек яркий, сильный, красивый. И вскоре Бармина стала ловить себя на том, что ее раздражало, огорчало, а то и выводило из себя любое проявление любви, заботы и даже простого внимания Ковалева к жене.

В переживаниях старшей сестры не было ничего загадочного — просто зависть. Но скажи это Барминой, она бы яростно возражала. Завидует сестре? Вздор! Удивлена — и только. Нине досталось счастье явно незаслуженное. Незаслуженному счастью можно только удивляться, но если оно еще и несправедливо, то тут недалеко до того, чтобы начать устранять несправедливость. Даже если это и причинит сестре боль. Как нередко бывает с озлобленными, ожесточившимися людьми, Бармина научилась самоутешительно обманывать и самое себя; в собственных глазах она не завистница, она — страж справедливости.