Переплетения

Она вытащила сигарету и закурила. Он пододвинул ей стакан, чтобы стряхивать пепел, и возблагодарил судьбу, что соседка по комнате на бюллетене.

Вопрос был действительно глупый, но, по крайней мере, дело стронулось с места.

– Он чувствовал свою вину? – задал он очередной вопрос.

– Конечно, – она пожала плечами. – Я тоже чувствовала себя виноватой. И сейчас чувствую. Каждый день думаю, сколько нам потребовалось совершить дурного, чтобы до этого дошло. Постоянно думаю.

– А вы не обвиняли мужа в смерти дочери?

– Ну что за вопрос?

– Простой вопрос. В письме она написала, что особенно любила отца. Может, их отношения были более близкими, вероятно, в его поведении вы искали причины ее самоубийства?

Она погасила сигарету, прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Когда снова взглянула на Шацкого, он едва не отшатнулся, чтобы избежать ее взгляда.

– Да простит мне пан прокурор мои слова, но что это, курва сраная, за инсинуации? Что за мысли кружатся в долбаной чиновничьей, плохо оплачиваемой голове, когда вы говорите «близкие отношения»? Я очень прошу, чтобы пан прокурор слово в слово запротоколировал все, о чем мы сейчас говорим. Иначе я не подпишу даже первую страницу с моими личными данными.

– Весьма охотно, – не желая отступать, он еще больше склонился над столом, не сводя взгляда с ее глаз, холодных, как Балтика в июне. – Я только прошу вас вначале ответить на мой вопрос, вместо того чтобы осыпать меня ругательствами.

– Мой покойный муж и моя покойная дочь прекрасно понимали друг друга. Лучше, чем кто-либо другой в этой семье. Я иногда ревновала, чувствовала себя лишней. Это было невероятно, они могли читать мысли друг друга. Когда выезжали вместе на море, поплавать на яхте, присылали только открытку. А когда я уезжала с детьми в отпуск, Кася заставляла меня ежедневно звонить папе. Вы знаете, как это бывает. Обычно говорят, что всех детей любишь одинаково, и дети повторяют то же о любви к родителям. Но это неправда. В нашей семье Кася больше всех любила Хенрита, а Хенрик – Касю. И когда она покончила с собой, половина Хенрита умерла. Преступник не убил его, а добил. Если вы каким-то чудом до него доберетесь, можете просить о снижении меры наказания, потому что его жертвой стал не человек, а полутруп.

Последнее слово она произнесла таким тоном, что у Шацкого мороз пошел по коже. Ему не хотелось продолжать разговор, но он не мог оставить его незаконченным.

– Понимаю, – вежливо сказал он. – А теперь прошу ответить на мой вопрос.

– Какой?

– Обвиняли ли вы мужа в смерти дочери?

Она закурила еще одну сигарету.

– Никто не был ей так близок, как он. Никто так хорошо не знал и не понимал ее. Как могло случиться, что он не сумел предотвратить случившееся? Я часто об этом думала, глядя, как он стоит на коленях на ее могиле. Надеюсь, я ответила на ваш вопрос?

– Предположим, – милостиво согласился он и вкратце рассказал о том, как проходила терапия на Лазенковской. Когда он закончил, лицо вдовы напоминало посмертную маску. Не осталось никаких эмоций.

– Мы не были идеальной и счастливой парой. И я не имела ничего против того, чтобы Хенрик нашел себе кого-нибудь, а меня оставил. Но то, о чем вы говорите… Что же, мне никогда не доводилось слышать такой чудовищной белиберды: что дочь покончила с собой, а сын смертельно болен из-за того, что Хенрик не был на похоронах своих родителей. Вы вообще понимаете, что говорите? И что якобы я знала об этом и желала его смерти? А что потом? Пациентка терапии в такой степени ощущает себя мною, что берет ваш «острый инструмент» – кухонный вертел, о чем я узнала из прессы, – и вбивает его ему в голову! Ваше начальство в курсе ваших идей?

Она снова закурила. Шацкий тоже вытащил сигарету. Первую.

– Прошу меня понять. Убийство – не кража радио из автомобиля. Мы должны тщательно расследовать каждую версию.

– Если бы вы так же тщательно изучали кражи радио, вероятно, их было бы меньше.

Шацкий в душе признал ее правоту. Решил, что ему нет смысла продолжать тему терапии. Может, сделать это позже, когда больше узнает. Он еще осторожно спросил ее о потенциальных врагах Теляка, но вдова отрицала факт их существования:

– Он был довольно бесцветный, если честно. У таких людей редко бывают враги.

Любопытно. Он во второй раз это слышит, и второй раз у него складывается впечатление, что его обманывают.

– Могу ли я забрать мужа из морга? – спросила она перед уходом, после внимательного прочтения и подписания протокола. Ему пришлось дописать в конце обычную формулировку: «это все, что я могу показать по данному делу», понимая, что она необязательно соответствует истине.

– Да, в любой день, с восьми до пятнадцати часов, но нужно заранее позвонить и договориться. Советую вам поручить это похоронному бюро. Простите за искренность, но человек после вскрытия гораздо мертвее, если так можно выразиться, чем перед вскрытием. – Он вспомнил, как Кузнецов говорил ему однажды, что на Очках нет атмосферы смерти, лишь атмосфера морга.