Переплетения

Это все, что я могу сказать по данному делу, подумал он. Не считая лицеальных и ранних студенческих похождений. И двух коротких романов ранних супружеских времен, о которых он старался не вспоминать. И одного неиспользованного, к сожалению, знакомства с пани прокурор из Пясечно. До сих пор он утешал себя: хорошо, что так случилось, у него ведь жена и ребенок и он должен вести себя хорошо. Но правда была иной – ему дьявольски жаль. Как говорится? Лучше грешить и сожалеть, чем сожалеть, что не грешил. Очередная идиотская народная мудрость, которая хорошо выглядит лишь на бумаге. Они познакомились по делу об убийстве одного девелопера. Труп был столичный, а семья, знакомые, фирма и остальное – пясечинские. Они работали вместе. Долго и интенсивно. Работали и разговаривали, разговаривали и работали, разговаривали и разговаривали. Однажды ночью он отвез ее домой и поцеловал в автомобиле. Удивился, что поцелуй может иметь настолько другой вкус. Что все может быть таким новым. Что у губ может быть совсем другая форма, у языка – иная фактура, у дыхания – свой запах.

– Мы не можем так целоваться до бесконечности, – сказала она, и он знал, что это была не просто констатация факта, но и предложение. Она все сделала, от него требовалось лишь подтверждение. А он взял и струсил. Его трясло от страха.

– Но мы не можем и двинуться дальше, – выдавил он наконец. Она улыбнулась, поцеловала его еще раз и вышла. Помахала со ступеней лестничной площадки. Потом он увидел, как на третьем этаже зажегся свет. Он просидел в автомобиле еще час, борясь с собой. Потом уехал. Он мчался по Пулавской назад к Веронике, утешаясь тем, что поступил, как надо. Однако по существу знал, что его удержала не верность – как ее ни понимай – и не любовь – как ее ни оценивай. Его удержал страх. Унизительное воспоминание нервной дрожи долго сопровождало его после того, как он с облегчением лег рядом с женой и вжался в знакомую кривизну ее тела.

Это было когда-то. А что теперь? Ему тридцать пять лет, вот-вот исполнится тридцать шесть. Как долго еще ждать, чтобы убедиться, как это бывает, когда каждый квадратный сантиметр чьего-то тела становится сюрпризом? Теперь или никогда, подумал он.

Он набрал номер.

– День добрый, это Шацкий.

– Ох, привет… то есть, день добрый, пан прокурор.

Он набрал воздуха в легкие.

– Зови меня просто Тео.

– Моника. Жаль, что ты не предложил этого вчера, можно было бы поцеловаться по этому случаю.

Знакомая дрожь вернулась. Он был рад, что разговор шел по телефону.

– Я надеюсь, мы это наверстаем, – раздался чужой голос, который, по мнению Щацкого, не был его собственным.

– Гм, совершенно, как я, – сказала она. – А когда?

Он лихорадочно думал. Господи боже, нужен какой-нибудь предлог, иначе его намерения станут очевидными.

– Может, в пятницу? – предложил он. – Я принесу тебе обвинительный акт, – эта фраза была настолько глупой, что если бы стыд имел температуру, Шацкий, наверное, воспламенился бы. – Какие еще идеи, Теодор? – спросил он себя. – Свидание в морге?

– Конечно, обвинительный акт, – теперь он мог не сомневаться, что она о нем думает. – В восемнадцать в «Шпильке»? Это недалеко от твоей конторы. – Слово «контора» она произнесла так, как если бы он был мелким чиновником в провинциальном почтовом отделении.

– Прекрасная идея, – сказал он, думая, что нужно позвонить в банк и узнать состояние счета. Читает ли Вероника распечатки? Он не помнил.

– Ну, до встречи в пятницу, – бросила она.

– Па! – ответил он, сразу придя к убеждению, что из всех глупостей этого разговора заключительное «па!» заслуживало золотой медали.

Он положил трубку и снял пиджак. Его трясло, и он потел, как швед на отдыхе в Тунисе. Выпил залпом два стакана минералки и подумал, что, слава богу, написал заранее несчастный план следствия, потому что теперь, несомненно, не смог бы долго усидеть на месте. Он встал, намереваясь прогуляться в гастроном рядом с книжным магазином в Аллеях, чтобы купить колу, но вдруг зазвонил телефон. Он замер при мысли, что это может быть Моника, и снял трубку только после третьего гудка.

Кузнецов.

Полицейский рассказал ему о результатах допросов в «Польграфэксе», фирме Телята. Вернее, об их отсутствии. Приятный человек, спокойный, бесконфликтный, неплохо управляющий фирмой. Никто на него не жаловался, никто не говорил о нем плохо. Правда, у одного из руководителей вырвалось, что теперь, вероятно, удастся перевести фирму на новые рельсы, но это были типичные речи карьериста.

– А тебе нужно обязательно допросить секретаршу, – сказал Кузнецов.

– Почему? У них был роман? – Шацкий был настроен скептически.

– Нет. У нее невероятная попа, я бы мог допрашивать ее ежедневно. Лучше всего в мундире, в комнате для допросов, во дворце Мостовских. Знаешь, там внизу…

– Олег, смилуйся, меня тошнит от твоих фантазий. Боюсь, ты скоро начнешь показывать мне снимки овчарок, скованных наручниками.