Переплетения

– Косовский? Это любопытно. Лечил депрессию после проведения сезона на скамейке в Кайзерслаутерн[92]?

– Простите, не понял.

– Это вы простите, мне вздумалось пошутить, – Шацкий взглянул на часы. Уже опоздал. – У меня к вам еще одна просьба: я бы хотел прослушать кассеты с записями индивидуальной терапии Хенрита Телята. Не могу ли я получить их завтра утром?

– Я ведь, кажется, говорил вам, что терапия не записывается.

– Тогда я не знал, что вы лжете. Вы сами дадите мне кассеты или мне позвонить в полицию, и мы вместе поедем на обыск в вашей квартире?

– Прошу вас, пожалуйста. Можете даже снять паркет. Если найдете хоть одну кассету с записью терапии пана Телята, готов отдать свой годовой доход.

– Увы, я не имею права взять у вас даже монетку в десять грошей. Закон о прокуратуре.

Даже если Рудского огорчила эта информация, по нему не было видно.

– В таком случае прошу ответить на один вопрос. Учтите, это войдет в протокол, и вы обязаны говорить правду. Иначе вас могут обвинить в даче ложных показаний.

– Вы мне об этом уже говорили.

– Знаю, но я заметил, что иногда вы плохо слышите мои слова. Рассказывал ли вам Хенрик Теляк о своей любви давних лет, когда еще учился, или, может, о любовнице, когда уже был женат? О ком-нибудь очень важном, кто, вероятно – хотя и не обязательно, – погиб трагической смертью? Или с кем Теляк расстался при драматических обстоятельствах?

Мужчина по другую сторону стола снял очки, протер их замшей, вытащенной из кармана пиджака, и старательно водрузил себе на нос. Шацкий подумал, что сегодня он допрашивает одних очкариков. У Ярчик и Квятковской со зрением тоже были проблемы.

– Нет, о такой женщине он никогда не говорил, – ответил психотерапевт, глядя Шацкому в глаза, и прокурор удивился, потому что взгляд свидетеля был полон печали. – И я не верю, что такая женщина существовала. Хенрик Теляк любил только свою Ядзю, и никого больше. Даже свою дочь он так не любил, как ее. Любил так страстно, что, вероятно, ни вам, ни, тем более, мне никогда не удастся испытать подобной любви. И, возможно, нам следует возблагодарить за это Бога.

5

Было десять минут пятого. Прокурор Теодор Шацкий быстро шагал по Журавьей, по затененному деревьями тротуару со стороны геодезического управления. В слабой тени здания на противоположной стороне за столиками сидели посетители пивнушек, возникших здесь в последние годы. Одна из них, итальянская Compagnia del Sole, могла бы стать его любимой, если бы он мог себе позволить бывать в ней чаще, чем раз в году. Он так редко обедал в городе, что было трудно говорить о любимом заведении, не считая кебабной на Волчьей улице. Он знал все окрестные турецкие фастфуды и в этом деле был экспертом. Бар «Эмиль», по его мнению, был лучшей кебабной Центрального района. Однако сомнительно, чтобы эта информация произвела впечатление на кого-либо из посетителей, привыкших платить за ланч сорок злотых.

Шацкий притормозил, не желая появиться в «Шпильках» запыхавшимся. Перебежал на другую сторону улицы на широте факультета этнографии UW[93], и тут позвонил Кузнецов.

– Только быстрее, я спешу на встречу.

– А твоя жена знает об этой конференции?

Он подумал, что до тех пор, пока Кузнецов работает в столичной полиции, он никогда не отважится совершить преступление.

– Я действительно тороплюсь.

– Сыну Теляка и его маме нечего беспокоиться о стоимости операции за границей. Наша вдова унаследует около миллиона наличными и получит еще полмиллиона по страховому полису. Ты еще стоишь?

– Нет, свернулся в клубочек на тротуаре. Мужик был шефом процветающей фирмы, копил деньги годами, кто-то за него хорошо инвестировал. Все сходится. Что касается страховки, то если такой бедняк, как я, застрахован на сто тысяч, что говорить о нем. Ну, скажем, платил за страховку по пятьсот злотых в месяц. Думаешь, из-за этого ему нечего было залить в бак своего «мерса»? Успокойся. Что еще?

– В архиве комендатуры нет никаких следов о Камиле Сосновском и его убийстве, за исключением входящего номера в книге регистрации. Само дело испарилось.

– Может, твой кореш не умеет искать?

– Мой кореш работает там семь лет, и еще не было такого дела, которое бы он не разыскал в течение получаса.

– Что это может значить?

– Ничего. Наверное, кто-то одолжил «на минутку», причем на такую короткую минутку, что это даже не было отмечено, потом забыл вернуть, и дело лежит в каком-нибудь позабытом шкафу во дворце Мостовских. Бывает. Но если у тебя сегодня свободный вечер, можешь посетить милиционера, который занимался этим делом, вы с ним соседи.

– А где он живет?

– На Млота.

– Добро, пошли мне адрес СМС, может, я к нему зайду. А если нет, сходи завтра ты или пошли кого-нибудь из своих. Я действительно не обязан заниматься такими делами. Прости, Олег, мне нужно закончить разговор. Позвоню.

– Привет ей от меня!

– Поприветствуй меня в жопу.