Переплетения

– Не знаю, никогда не пробовал, я ведь врач, а не иллюзионист, уважаемый пан прокурор. – Рудский явно почувствовал себя задетым. – Пожалуйста, не верьте тому, что описывает в своих повестишках Дин Кунц[91]. Для запрограммирования кого-либо таким образом, чтобы он поступал вопреки своей воле и совести, потребовался бы не гипноз, а регулярное промывание мозгов. Множество сеансов гипноза, наверняка вкупе с фармакологической поддержкой, имеющих целью полную перестройку личности пациента, так чтобы тот мог себя вести в соответствии с навязываемой ему программой. Да и то успех не очевиден. В любой книге о гипнозе вы найдете информацию, что почти невозможно заставить кого-либо поступать вопреки его морали. Хотя бы такой известный пример: во время академических занятий преподаватель должен был на минуту оставить в зале загипнотизированную пациентку, поручив ее опеке студента. Конечно, студент немедленно приказал той раздеться, в ответ на что она, очнувшись, тут же влепила ему пощечину. Вы сами видите, если бы это было так просто, гипноз использовался бы в любой фирме, чтобы ее сотрудники не бегали курить, сплетничать и не раскладывали пасьянсы.

Шацкий автоматически поддакивал, постоянно думая о том, рассказать ли Рудскому о Квятковской, изображавшей умершую дочь Телята. Он уже говорил об этом с Врубелем, так что мнение психолога ему не требовалось. Но он хотел проверить кое-что другое. Предупредив Рудского о полной секретности, поставил ему запись Телята.

– Абсолютно необыкновенно, – терапевт не выглядел ни шокированным, ни перепуганным. Совсем наоборот – он покраснел от возбуждения. – Знаете, что это значит? Что поле оказалось более сильным, чем можно предположить. Если запись сделана в двадцать три часа, через четыре часа после сеанса, это просто необычайно.

Он встал и начал ходить по комнате. Вернее, крутиться на месте и подрыгивать: размеры помещения не позволяли прогуливаться или хотя бы сделать пару энергичных шагов.

– Четыре часа после сеанса – и такая сильная идентификация, в это трудно поверить. Можно предположить, что личность пани Хани некоторым образом была подобна личности дочери пана Хенрита, и наступило их сопряжение. Ну да! Вы знаете, о какой мощной силе это свидетельствует? Меня бы не удивило, если бы теория поля вышла за пределы психологии и стала бы зачатком новой религии!

Рудский волновался все сильнее. Тем временем уже было без четверти четыре.

– При условии, что она не выдумывает, – холодно вставил Шацкий.

– Что? Не понял. Как это «выдумывает»? – Врач перестал подрыгивать и с удивлением взглянул на прокурора.

– Пожалуйста, не забывайте, что пуэнта вашего терапевтического эксперимента – лежащий на полу труп с вытекшим глазом на щеке. Кто-то его убил, и не скрою – хоть и надеюсь, что это останется между нами, – что пани Ханна Квятковская является для меня главной подозреваемой. Посмотрите, все сходится. Она играет роль дочери, которая из-за отца совершила самоубийство, идентификация не прекращается, и она просит его прийти к ней, но тот убегает. Она не может этого перенести, хватается за вертел… Все сошлось.

Рудский сел на стул.

– Вы с ума сошли, – выдавил он. – Пани Ханя ничего общего с этим не имеет. Голову даю. Это абсурд.

Шацкий пожал плечами и небрежно откинулся на стуле.

– Почему вы так решили? Вы знаете что-нибудь такое, о чем я не знаю? Так скажите.

– Нет, что вы. Вы просто не понимаете. Убийство чудовищным образом отягощает систему. Оно всегда – против, за – никогда. Расстановка может стать причиной самоубийства, но не убийства.

– Возможно, у нее был мотив, отличающийся от системы.

Терапевт молчал.

– Я не верю в это, – произнес он через минуту.

– Вот как? Она приходила к вам на терапию, рассказывала о себе, своей жизни, детстве, влюбленностях, ненависти. Вы не находите ничего, что могло бы стать мотивом?

Терапевт молчал.

– Да-да-да, – сказал Шацкий и вздохнул. – Итак, вы мне не скажете, так как руководствуетесь пользой для пациента, а не общества. Это мы установили. Но ничего, даже если полиции и прокурорам люди признаются не так охотно, как психоаналитикам. Все же и нам иногда удается кое-что узнать. Я надеюсь, вы в курсе, что в данный момент контакт с пани Квятковской может привести к вашему аресту? Суд вряд ли признает, что помощь особе, подозреваемой в убийстве, – элемент сохранения врачебной тайны.

Рудский тихо засмеялся и покачал головой.

– Боже правый, вы даже не знаете, как сильно ошибаетесь.

– Охотно бы узнал.

– Я уже все сказал.

– Ясно. Вы знали Камиля Сосновского?

– Простите, какая фамилия? – Рудский очень старался выглядеть не расслышавшим вопроса, но Шацкий допрашивал уже слишком многих, чтобы не заметить, как кто-то пытается выиграть время. Старый и простой трюк, дающий несколько секунд на размышление, сказать правду или прибегнуть ко лжи.

– Камиль Сосновский, – мгновенно повторил он.

– Нет, к сожалению. В первый момент мне показалось, что вы сказали «Косовский». У меня был такой пациент.

Врет, подумал Шацкий. Хочешь загладить впечатление, врунишка.