Таким образом, как показал анализ литературных источников, исторических свидетельств, в сознании дореволюционного российского крестьянства не было какого-либо советского, коммунистического проекта. Никто в дореволюционной России, кроме разве что марксистов, не мечтал об организации труда на земле в национальном масштабе, об организации всего производства по единому плану. Именно потому, что Россия не знала своей эпохи Просвещения, не знала культа рационализма, она не могла сама придти к идее коммунизма в том виде, как она была сформулирована у Карла Маркса. В России было действительно много морально-психологических препятствий на пути развития крупного капиталистического хозяйства на земле, в том числе и такое препятствие, как недостаточно укорененное чувство собственности, распределительные настроения, патернализм и т. д. Но правда состоит в том, что в сознании русского человека, а тем более российского крестьянства, не было ничего хоть отдаленно напоминающего тот проект, который воплощали в России большевики, начиная уже с 1918 года, с эпохи «военного коммунизма» – проект трудовых коммун, а позже колхозов. Советский проект, т. е. идея организации труда в общенациональном масштабе по единому плану, на основе единой общенародной собственности от начала до конца является марксистским, западным проектом.
Идеологи особой русской цивилизации уже сейчас навязывают русскому народу идеи, идеалы, которых у него отродясь не было. Реальная, известная в советское время даже школьнику история Октября, история победы большевиков от начала до конца противоречит утверждению того же Сергея Кара-Мурзы, что «советский строй – это реализация цивилизационного проекта, рожденного Россией и лежащего в русле ее истории и культуры»[287]
Не было у русского человека никогда мечты превратиться в винтик одной государственной машины. Даже принцип «один за всех, все за одного», который, с точки зрения Сергея Кара-Мурзы, лежит в основе особой русской духовности, в лучшем случае распространялся на односельчан, вышедших на кулачный бой с соседней деревней. Как я пытался показать выше на основе литературных произведений, посвященных исследования психологии великорусского крестьянина, он, крестьянин, ненавидел «огульный»Самое поразительное, что эта советская, коммунистическая матрица мышления, воспринимающая советский, сталинский колхоз как идеал православного человека, сидит даже в сознании многих нынешних иерархов РПЦ. Свидетельством тому приведенное выше утверждение Всеволода Чаплина, что «труд монашеской общины, когда главное – не столько материальный результат, сколько поддержание братского духа, победа над праздностью, забота о ближнем, то есть результат духовный», всегда был идеалом православного человека. Во-первых, монастырский труд никогда не мог стать идеалом для христианина, ибо Христос ничего не говорит о монастырях. Во-вторых, всегда всем было понятно, что религиозное братство монахов – это удел избранных, всецело посвятивших себя служению Богу, что их образ жизни, а тем более их организация труда не имеет ничего общего с жизнью и трудом простого человека, который имеет детей, вынужден кормить семью. Надо же в конце концов понимать, что монашество и семья, дети – вещи несовместимые, что мотивы труда монаха невоспроизводимы в семье, где речь идет о жизни, будущем близких. Все это банально. Но мне думается, что
Трагедия России состоит в том же, что послужило одной из главных причин гибели СССР: подавляющему большинству силой был навязан проект ничтожного меньшинства. Подобный проект, проект трудовой коммуны не мог появиться в сознании российского крестьянина, ибо марксистское учение о коммунистическом бесклассовом обществе от начала до конца направлено против традиционного крестьянского труда на земле, против мечты русского крестьянина трудиться вместе со своей семьей на своем собственном клочке земли.