Перевал

Все-таки Ошур чувствовал себя хозяином над Орозом, который считался у него как бы джигитом. Дело в том, что Ороз пристал к Ошуру, сбежав из родных мест после совершения убийства. «Был я львом, точившим зубы на луну, а теперь скорее схож с грифом, зарящимся на мышь!» Ороз, который мог одним ударом свалить с коня сильного джигита, досадовал на судьбу, поставившую его в зависимость от какого-то торговца, которому под стать ездить разве что с бязью и ситцем на муле. Но Ороз не выдавал своих тайных дум. Хитроумно-ловкий, словно первоклассный фокусник, умеющий замазать глаза любому, Ороз считал себя равным Ошуру.

Зуракан не подозревала, что ее сейчас разыграли, как приз в азартной игре. Она беспечно радовалась тому, что спаслась от жадных волков и прибилась к людям. Не имея понятия, о чем договариваются эти двое, Зуракан молилась святому Баабедину за свое избавление и, терпеливо перенося жгучую боль в руке, предвкушала радость: «Скоро-скоро я буду в объятиях отца и матери!» Но стоило вспомнить, как почти голая шагала навстречу мужчинам, у нее загорались щеки. «И-ий, какой срам. Ну что ж, они простят мне. Попадись в такую беду иной мужчина, он выглядел бы, пожалуй, еще хуже».

Прежде Зуракан, хотя сама служила у Серкебая, не раз подсмеивалась над торговцами, что те ездят на мулах. А сегодня такие разъезжие торговцы перевязали ей рану, надели на нее халат, прикрыли ее наготу и посадили на низенького мула.

— Эй, торгаши, никогда киргизы не садились на ишака, если даже нищими бродили по свету. Давайте лучше я пойду пешком! — попросила она.

Но Ошур сказал повелительным тоном:

— Эй, хотун![59] Разве человек тот, кто отказывается ехать на таком муле? Езжай себе, моя дорогая хотун.

Зуракан приняла слова Ошура за шутку:

— Эй, сарт в приплюснутой шапочке! Как понять твои слова? Какая я тебе хотун? Будь поосторожней.

— И-э, хотун-ян! Не слишком зазнавайся, — Приосанившись, Ошур поправил шапку и весело брякнул: — Погоди, приедем в город. Даст бог, в шелка укутаю тебя, приласкаю.

Зуракан громко рассмеялась:

— Наберется ли еще у тебя столько шелку!..

Она продолжила бы шутки, но никак не могла приладиться к езде на муле. Неужто все мулы такие? Каурый, с длинными вислыми ушами, с толстой короткой шеей, был так неуклюж — что при спуске, что при подъеме, ну, совсем бревно. Зуракан все казалось, что она вот-вот свалится с него. Хоть бы седло какое, чтоб держаться за луку, или бы гриву подлинней этому проклятому мулу!

Если б Зуракан не измоталась, пока переваливала через высокие хребты, борясь с голодными волками, она ни за что бы не согласилась сесть на мула, пусть бы даже подвели его к ней под золоченым седлом. Одна мечта теперь у нее — как бы скорее с этим торговым караваном добраться до своих близких. А дальше видно будет, какая жизнь уготована ей судьбой.

Что-то будет с Зуракан, когда она узнает, что поступила в собственность алчного торговца, выигравшего ее у Ороза? Может, она грохнется оземь с мула, на котором с таким трудом едет сейчас? Или же применит всю свою отвагу и вырвется из их рук и докажет этим незадачливым мужикам, что она бесстрашная тигрица?

Зуракан еще и на ум не приходит, о чем там шепчутся между собой игроки. Она едет себе спокойно, обращаясь то к работникам, то к Ошуру-хозяину, что восседает на сером муле, то к своему «дяде» Орозу.

Слыша, как смело держится Зуракан, хромой погонщик, что тащился в тяжелых поршнях, надвинул на лоб затасканный китайский калпак, мысленно пожалел ее: «Эх, несчастная молодуха! Ты и не подозреваешь, что стала теперь содержанкой бай-бачи Ошура. Не откровенничай ты слишком с мужчинами. Ошур еще приревнует тебя к нам. Над тобой надругается, а нас прогонит».

Сутулый погонщик хмуро понукает мула:

— Хи… чу… хи… чу…

А Зуракан не терпится поговорить с людьми. Она запевает то тихонько, себе под нос, то во весь голос, и горы отзываются эхом.

— Эй, джигиты! Песку вы в рот набрали, что ли? Или голод измотал вас? Давно ли вы уничтожили до крошки сартовскую лепешку с добрый кетмень. Хоть бы кто подал голос. Как не запеть среди вольных гор. А может, ваш байбача не любит песен?

Ошур оборвал ее:

— Эй, хотун! Поосторожней!

Зуракан ответила с веселым смехом:

— Осторожно или нет — это мое дело! А все-таки почему вы не можете развеселить единственную женщину среди вас?

— О аллах всемогущий! Что она говорит, эта шлюха?!

Зуракан резко натянула поводья мулу, который едва семенил под ней:

— Эй, сарт! Поосторожней трепи языком! Кто тебе дал право обзывать меня шлюхой, а? — Зуракан думала пристыдить Ошура.

Но, задетый ее независимым топом, Ошур угрожающе произнес:

— Кто бы ни дал, а у меня есть право распоряжаться тобой…

— Ай-ий… Почему бы это? Мной может распоряжаться только мой муж, с которым меня свел бог, если б он сидел сейчас на твоем длинноухом муле. А ты, сарт, не смеешь помыкать мной.

Ошур затряс своей курчавой бородой.

— Сука безмужняя! Воткну кинжал… разрежу это самое твое место да всыплю туда перцу…