Перевал в середине пути. Как преодолеть кризис среднего возраста

Героиня Флобера Эмма Бовари – крестьянская девушка. После знакомства с Шарлем Бовари, местным врачом, она прикладывает все силы, чтобы обольстить его и перебраться с фермы в маленький городок, где жил Шарль. В браке она видит спасение от заурядных будней. Вскоре после свадьбы она беременеет, но ничем не примечательный муж ей уже наскучил. Оказавшись в ловушке ограничений культуры того времени, католической Франции XIX века, Эмма не может сделать аборт или развестись. Не может она и начать самостоятельную жизнь, как несколькими десятилетиями спустя сделала ибсеновская Нора. Она убивает время, читая романы, аналог современных мыльных опер, и фантазируя о любовниках, которые спасут ее от обыденности и помогут войти в мир умных людей. Она уговаривает Шарля на сложную операцию, которая впоследствии привела к катастрофическим последствиям, заводит романы на стороне и занимает деньги, чтобы оплачивать свои бездумные траты. Ее анимус, который сперва проецировался на Шарля, блуждает от мужчины к мужчине в романтических мечтах о спасении. Как и Фауст, Эмма пытается выйти за рамки ограничений, не понимая, что начинать нужно с работы над собой.

Чем больше в нас бессознательного, тем больше мы проецируем. Жизнь Эммы представляет собой целую последовательность набирающих обороты проекций, ни одна из которых не принесла ей удовлетворения. В измене она находит «все ту же банальность брака»[74]. В конце концов, брошенная всеми любовниками, находясь на грани финансового краха, отчаявшись найти мужчину своей мечты, Эмма решает лишить себя жизни. В ее любимых романах описывалось, как героини возносятся на небеса в сопровождении ангелов и райской музыки. И она принимает яд, чтобы совершить последний переход, поддаться последней проекции. Флобер стирает налет романтичности: «В восемь утра началась рвота…»[75] В ее последнем видении нет ничего блаженного, это лицо слепца. Нищий, мимо которого она однажды проходила на улице, символизирует слепоту ее внутреннего мужчины, ее анимуса.

Ни Фауст, ни Эмма не являются воплощением зла. Требовательность их непрожитых жизней вынуждает их принимать неправильные решения. Они проецируют внутреннюю контрсексуальность на человека во внешнем мире, не осознавая, что то, что они ищут, находится внутри их самих. Хотя их истории являются уникальным плодом воображения великих писателей, отличительные черты перевала в середине пути типичны для всех нас.

Совсем иная встреча со средним возрастом представлена в «Записках из подполья» Достоевского. Опубликованное в 1864 году, это произведение бросает обвинение культу прогресса, мелиоризму, наивной оптимистичной вере в способность Разума искоренить мировые проблемы. Будучи не только анализом Zeitgeist, духа времени, той эпохи, повесть представляет глубинное ожесточенное столкновение с Тенью. Мало кто писал о душевной тьме с такой честностью и проницательностью, как Достоевский.

«Записки из подполья» начинаются с лирических строк, не совсем типичных для чопорной викторианской литературы: «Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит». Безымянный оратор погружается в нарциссический монолог: «А впрочем: о чем может говорить порядочный человек с наибольшим удовольствием? Ответ: о себе. Ну так и я буду говорить о себе». На последующих страницах он обнажает свои страхи, проекции, злость, ревность – все эти человеческие свойства, которые мы склонны отрицать, лукаво подмечая, что «все это делают; болезнями-то и тщеславятся, а я, пожалуй, и больше всех»[76].

Человек из подполья вытаскивает на свет все то, что мы делаем на этапе первой взрослости, то, как именно мы реагируем на жизненные удары. Мы формируем модели поведения, основанные на травмах от этих ударов, и претворяем в жизнь свое искаженное представление, находя для него разумные объяснения и оправдания. Но человек из подполья не удостаивает разумными объяснениями ни себя, ни нас. Читатель желает видеть его в лучшем свете, ведь его самобичевание относится ко всем нам. Но, как он говорит, «разве сознающий человек может сколько-нибудь себя уважать?»[77] Человека он определяет как «существо на двух ногах и неблагодарное. Но это еще не все; это еще не главный недостаток его; главнейший недостаток его – это постоянное неблагонравие»[78].

Человек из подполья отказывается стать достойным любви или прощения. Он не желает уходить от ответственности и не дает соскочить с крючка читателю. Его самоанализ мало похож на развлекательное чтение, но он прозорливо именует себя «первым антигероем»[79]. Он герой в своей испорченности, а его честность обязывает читателя к такому же самоуглублению. Так, он указывает: «Ведь я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины, да еще трусость свою принимали за благоразумие и тем утешались, обманывая сами себя. Так что я, пожалуй, еще “живее” вас выхожу»[80].