Перевал в середине пути. Как преодолеть кризис среднего возраста

Кафка однажды заметил, что великое произведение должно быть подобно ледорубу, способному разбить замерзшее море внутри нас[81]. «Записки из подполья» по праву считаются таким произведением. Некоторые до сих пор ставят под сомнение его литературную ценность, рассматривая как текст, главным образом созданный для того, чтобы обличить эпоху пустого оптимизма. Но мы можем также посмотреть на поведение главного героя «Записок из подполья» как на попытки человека не утратить связь с самим собой в середине жизни. Хотя противостояние с Тенью избирали темой своих произведений многие писатели – Готорн, Мелвилл, По, Твен, Стивенсон со своими Джекилом и Хайдом, Конрад с «Сердцем тьмы», – Достоевский погружает нас в самое нутро чудовища. Он обнажает тайные уголки души, которые мы так отчаянно стараемся скрыть. Но чем энергичнее наши попытки подавить и отделить темную вязкую Тень, тем более явно та проявляется в проекциях и опасном поведении, как мы видели в случае Фауста и Эммы Бовари.

Какой бы болезненной ни была встреча с Тенью, она помогает нам воссоединиться со своей человеческой природой. Она содержит чистую энергию жизни, которая, если ею управлять осознанно, может привести к трансформации и обновлению. Разумеется, трудно обратить нарциссизм в нечто полезное, но по крайней мере его можно держать в узде, избавив окружающих от его пагубных последствий. Говоря словами современника Достоевского Шарля Бодлера, «человек из подполья» – mon semblable, monfrere («мое подобие, мой брат»)[82].

Человек, чьим призванием является искусство, многократно перерабатывает свой миф, иногда сознательно, иногда бессознательно. Великий поэт У.Б. Йейтс прошел через множество трансформаций. Некоторые его друзья жаловались, что, как только им удается привыкнуть к нынешнему воплощению поэта, оно уже уступает место новому. Вот ответ самого Йейтса:

Перекроил я в песне строку,
Меня спросили: «Что в том проку?!»
Отвечу вам: «Прок в том, друзья,
Что сам переменился я»[83].

Три поэта, о которых речь пойдет далее, прикладывали осознанные усилия к тому, чтобы переработать персональный миф. После того как постепенно забылись мифы о жезле и митре, всемогущей власти трона и церкви, людям пришлось прокладывать собственный путь через пустыню. Немалая часть современного искусства служит подтверждением нашей потребности разбирать завалы прошлого, время от времени примеряя одеяние из символов, что до сих пор впору, но прежде всего она ориентирована на извлечение смысла из личного опыта. Если художники современности не могут черпать вдохновение из духовных источников, им приходится искать новые смыслы в собственной биографии, обращая внимание на ее отдельные аспекты. Самыми важными из них являются, как правило, отношения с родителями, социальная среда и культурная ассимиляция. Ранее мы видели, как Стивен Данн работает с материнским и отцовским комплексами. Трое других современных американских поэтов – Теодор Рётке, Ричард Хьюго и Диана Вакоски – также роются в сокровищнице памяти в попытках собрать по крупицам цельное ощущение собственного «я».

Как мы уже знаем, две наши самые насущные потребности – это потребность в заботе и доверии, уверенность в том, что жизнь помогает нам, поддерживает нас и что мы в состоянии достичь поставленных целей. Детство Теодора Рётке прошло в Сагинаве, штат Мичиган, где у его отца была теплица. Этот образ красной нитью проходит через многие его стихотворения, символизируя не только его настоящий дом, но и идиллические воспоминания о «райском уголке». Фигуры родителей – это носители, через которых передаются архетипические силы заботы и доверия. Когда родитель способен нести и передавать эти мощные силы, те пробуждаются в ребенке. Не сумев отыскать эти силы в родителе, ребенок принимается искать их в ком-то другом. В своем стихотворении Рётке вспоминает трех сотрудниц отца, которые помогали удовлетворить архетипические потребности ребенка: