Перевернутая карта палача

По спине мурашками пробежало осознание: Рэкст — палач. Во веки вечные он обречен казнить, вроде бы — не имея права просить об отсрочке или пересмотре приговора… но вокруг беса, если сделать усилие и признать это, умирают — редко. Он палач, но сам Ул всё ещё жив! И Дорн жив. И Монз… И даже Дохлятина.

Ул вслушивался в себя, понимая: где-то глубоко в душе зреет зародыш решения. Именно он вынудил невесть с чего просить Лию — не мстить! Никогда, даже за худшее.

— Я хочу…

— Говорить теперь мы будем только по поводу клятвы, — безмятежно сообщил бес.

— Да. По поводу клятвы. Смерть или служба королеве. Простите, но я не вижу здесь выбора и для себя, и для вас. А ведь вы искали именно выход для себя, устраивая нашу встречу. Иначе вы убили бы меня быстро и без затей, — задумался Ул. — Если я атл, то понимаю в боли и свете… Ваша боль — неволя. Но вы сами взяли карту, люди не виноваты. Ваш свет… Наверняка тут важен Эн. Я видел его лишь раз, и то мечтаю о полете.

Низкое, жуткое рычание поползло по траве, взволновало ветви, обрушило с ближних деревьев ворох шуршащих, испуганных листьев. Рябь прокатилась по черной воде, распространилась дальше и дальше от берега — и Ул смог рассмотреть, как мелкие волны достигли незримой черты на середине течения и не проникли за грань, охраняемую печатью Лоэна.

— Я дважды прав, свобода и крылья, — на душе потеплело, к горлу подкатился пуховый комок.

В ответ бес зарычал жутче, ногти лязгнули по камню.

— Эй, не обкрадывай осень, зачем деревьям до срока делаться голыми, — улыбнулся Ул, вдруг сходя с ума и утрачивая остатки опасений. — Монз написал, что смерти никто не страшится. Люди путают её с угрозой забвения, ущербом здоровью и чести, большой болью. Так что не рычи… Гм. Не рычите, я усердно думаю. Вы верите, что важно извести людей, но вы на самом деле просто замерзли до жути. То есть получается: я жив и сижу у костра, потому что вы хотите отогреться?

— Я мечтал встретить сильного врага. И вот… насмешка судьбы, — пробормотал бес. — Тощий и до смерти нудный болтун.

Бес презрительно измерил собеседника взглядом. Усмехнулся, потянулся к стопке карт. Плавным движением раскинул ее в веер. Провел рукой над прямоугольниками, морща лоб и всматриваясь. Ул тоже стал смотреть. Карты переливались узорами, меняясь каждое мгновение. Лишь одна оставалась постоянной — мрачный всадник на алом коне. Рэкст не касался карт, но, когда рука опускалась низко, отдергивал пальцы, будто испытывал боль.

— Тронь любую, всего-то. Карты пусты… в белых прямоугольниках нет угрозы, никто не умеет испугаться прежде, чем станет поздно.

Все это бес вымолвил с горечью. Ул недоуменно покосился на него — и промолчал. Ничего себе пусты! Как раз теперь всадник поднял коня на дыбы и огляделся. На соседней карте из зеркальной серости всплыло холодное, кукольно красивое лицо женщины. По другую сторону от всадника на витой узор рамки карты, как на подоконник, облокотился мальчишка в смешном колпаке. Пацан почесал за ухом и скорчил рожу.

— Скажите, для вас карты — пустые? Белые и… и всё?

— Да, — недоуменно кивнул Рэкст. — Кроме одной, моей. На ней всадник пронзает дракона. Едва возьму в руки карту, любую, на ней проступит мой рисунок: палач.

— То есть любой из… бесов видит карты пустыми? — Ул задохнулся от острого осознания правдивости сказанного. — Тогда кто создал их? Даже вы понимаете, что тот, кто создал их, видел их непустыми. И еще: он умел рисовать… волшебно.

Впервые Ул заподозрил себя в способности рассмотреть скрытую истину. Нет ошибки: точно так Сэн описывал проявление слуха чести — болезненное состояние натянутых струн. С каждой ложью одна струна лопается, боль нарастает. Но пока боль — посильна, постоянна. Это «боль истины»: предельное натяжение струны-тетивы с наложенной на неё стрелой вопроса.

Ул сглотнул шершавым горлом и нащупал флягу.

До нынешнего момента в жизни не было цели. Настоящей, какая есть у наивного Сэна. Наследник семьи Донго — алый. Он копит опыт бойца и бродит по дорогам, чтобы слышать истину и вставать на ее защиту, в любое время, против любого врага…

В чем смысл жизни атла, который может больше и, если не солгал хотя бы в этом Лоэн, живет дольше? В чем смысл жизни наследника, который пока что один на весь мир? На все миры и царства? Даже подумать такое — невозможно!

— Лоэн солгал… или он сам не понимал. Выбора нет, есть… долг! Мой долг.

Тетива звенит, болью. И — можно дышать. Где-то внутри трепещет удивление: встреча с бесом не случайна и не напрасна. Выбор, тут Лоэн прав, у атлов не похож на «из двух зол — меньшее»… Ул зажмурился крепче и выдохнул в словах то, что ощутил.

— Иерархия не могла сложиться без участия атлов. — Ул вслушался в звон тетивы истины. — Тот, кто создал карты, был хуже черного проклинателя. Он накопил долг! Атлы были слишком взрослые, чтобы избыть этот долг. Так бывает. Моя Лия — девочка из золотого лета была всемогущей, а взрослая Эла то ли спасет Сэна, то ли поверит в проклятие, примет смерть мужа и отплатит местью.