Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя к

Небо движется вкривь еще более, чем почерк христиан,
Я у него в цепях, подобно монаху.
Разве нет Духа Божия в этом монастыре, раз сделался
Таким Даджжалем этот покрытый голубой глазурью купол?
Мое тело согнуто, как нить Марйам,
Сердце, словно иголка ‘Исы, прямое…
Дни мои облачились в одежды монахов,
Из-за этого я каждую ночь, как монах, возвышаю голос.
Трубным гласом [рыданий] на рассвете я раскалываю
Крестовину оконца на этой зеленой крыше.

(Перевод Н.Ю. Чалисовой)

Описание тягот тюрьмы, связанных с его пребыванием «в оковах», построено на христианских ассоциациях: я в оковах похож на монаха в веригах, тело мое худо и согбенно, как сложенная пополам тонкая нить, которой шила покрывало для алтаря Марйам (Дева Мария), мои дни в узилище темны, как одежды монахов, и т. д. Центральная часть касыды, в которой Хакани, взывающий к справедливости, порицает своих мусульманских покровителей и даже, как кажется, намерен отвернуться от ислама, также изобилует христианской терминологией – именами иерархов, названиями ветвей христианства, упоминанием Святой Троицы, распятия. Поэт строит целую серию мотивов на основе различных эпизодов предания о рождении ‘Исы (Иисуса). Касыда эта, как и многие другие касыды Хакани, может служить образцом книжной учености и головоломной сложности.

Под конец жизни поэт, потерявший старшего сына и жену, все же покидает ненавистный Ширван и переезжает в Тебриз. Но и там, если судить по стихам, его продолжают преследовать несчастья. Потеряв уже в Тебризе и второго сына, поэт остается совершенно один. О последних его годах судить очень сложно, однако можно предположить, что он вел отшельнический образ жизни. Средневековые источники не позволяют точно установить дату смерти Хакани. Скорее всего, она приходится на 1198/99 г. Поэт был похоронен на знаменитом «Кладбище поэтов» в Тебризе, там же, где Катран. До наших дней могила Хакани не сохранилась, так как старое кладбище было разрушено во время одного из многочисленных землетрясений. На его месте ныне возведен своеобразный мавзолей-музей, на стенах которого располагаются выполненные в условной манере портреты всех поэтов, некогда похороненных на этой земле.

Стремление Хакани не только к внешней, но и к внутренней свободе находило выражение в тематике его стихов, в которых большое место занимают религиозно-мистические мотивы. Мистическое миросозерцание и отшельничество были в эпоху Хакани единственной реальной альтернативой тому образу жизни, который поэт вел при дворе. Подобные настроения облекались в форму традиционных мотивов зухдийат (аскетическая или покаянная лирика), содержащих жалобы на несправедливость судьбы, сетования на тщету мирскую, осуждение людских страстей и пороков. Хакани все более ощущает себя преемником поэтов, осуждавших придворную карьеру – Насир-и Хусрава и Сана'и. Характерно, что в одном из стихотворений в форме кыт‘а поэт называет себя последователем Сана'и:

Пришел я в этот мир, чтобы сменить Сана'и,
По этой причине отец дал мне имя Бадил (т. е. «замена»).

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Пессимистические настроения, пронизывающие всю поэзию Хакани, находят выражение не только в многочисленных плачах и поминальных элегиях (марсийа), но и в произведениях другой тематики. Это, к примеру, довольно большое по объему стихотворение (42 бейта), которое начинается словами «О сердце, извлеки назидание из того, что зрит око…». Посетив во время одного из своих странствий развалины древней столицы Ирана, Хакани сложил своего рода плач, проникнутый духом скорби по былому величию державы и осознанием бренности всего земного. Несмотря на то, что во всех изданиях Дивана Хакани этот текст помещен в раздел касыд, сам автор считает его кыт‘а, о чем и говорит в концовке:

Взгляни, какое чудо творит в этой кыт‘а
С мертвым – Мессия сердца, а с Безумцем – мудрец души.